Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
— …мама вчера мандарины… — выцепил мой слух из гомона чей-то радостный голос.
Я невольно кивнул головой. Ну, да, так есть. Для многих в СССР мандарины созревают раз в году, только в конце декабря, и этот сезон урожая краток. Непозволительно краток. Но впечатляюще ярок.
Вот и наша мама вчера пришла вся радостно-возбужденная и торжественно водрузила на кухонный стол сумку аж с двумя килограммами мандарин, после чего горделиво посмотрела на нас – в точь-точь как кошка, выложившая рядком перед хозяином придушенных за ночь грызунов.
Мандарины были холоднючими, с характерной вмятинкой на попе и черными ромбиками с надписью "MarСc" на некоторых из них. Потом они отогрелись и начали источать просто обалденный запах. Мы ходили вокруг них кругами, и мама, поколебавшись, выдала по одному, сказав при этом:
— Шкурки не выбрасывайте, буду моль пугать.
И мы торопливо очистили фрукт и впились в изумительно сочную, брызжущую освещающим соком мякоть, а потом еще некоторое время многозначительно молчали, наслаждаясь закатом вкуса.
Напротив учительской, на подоконнике, поджав ноги, сидела учительница рисования, и, прикусив высунутый от старания кончик языка, выводила на стекле новогодний лес и Деда Мороза. Рядом с ней выстроились баночки с разбавленным зубным порошком цветными красками.
Мы зашли в безлюдную комнату. Кузя закрыла дверь, и стало тихо. Обернулась:
— Ну, налюбовался, пока шел?
— Ох, и язва ты, Кузя, настоящая язва. Бедный твой будущий муж, — с сочувствием к этому несчастному человеку закатил я глаза к потолку.
— Да что б ты понимал! Мой муж будет счастливым человеком, — вдруг вырвалось из нее, и слова эти прозвучали так неожиданно искренне, что у меня брови полезли на лоб.
— М-мм… — промычал я, пристально разглядывая ее, — в целом я догадываюсь, о чем ты…
— Дурачок, — она улыбнулась и соблазнительно отвела плечико назад, но в глазах ее блеснуло холодное презрение, — не тем думаешь.
— Да нет, — примиряюще выставил я ладони, — я думал не о том, о чем подумала ты, что подумал я.
Кузя посмотрела на меня с большим сомнением, но я был спокоен, словно гладь горного озера. В глазах ее мелькнул было какой-то новый интерес, но тут же сменился опаской, а потом вернулась пробующая свои зубки молоденькая стерва.
— Так ты работать собираешься, Соколов?! — вызверилась она на меня.
Я промолчал. Поставил коробку на стол и снял расстеленную сверху пыльную пожелтевшую газету. Под ней россыпью лежали елочные игрушки, настоящие, из хрупкого стекла, которые надо брать бережно и вешать осторожно, как драгоценность. Тут же были бусы из разноцветных стеклянные трубочек и шариков и самодельная гирлянда из лампочек, окрашенных цветными лаками. Были даже старые игрушки из прессованного картона.
— Подавай игрушки, — спокойным голосом сказала Кузя.
"Надо же, моментально вошла в берега. Воистину, молчание – золото".
— Вешать буду я, ты все испортишь, — сварливым тоном ненаскандалившейся вволю жены опровергла она мои измышления.
— Как будет угодно прекрасной госпоже, — фыркнул я благодушно и вытащил из картонной коробки матрешку на прищепке, с платочком из тонкого поролона, — держи. Только подожди, я сначала гирлянду повешу.
Сделал свое дело и отошел, освобождая место у елки. Кузя молча пристроила игрушку поближе к стволу.
— Забавно, — повертел я в руках две следующие, тоже на прищепках, — смотри: восточный принц и красавица. На, пристраивай.
Засунул нос, выбирая следующее украшение. Взять трехцветный светофор или избушку с белым напылением на крыше? Или шар-фонарик с круглой впадиной?
— Эй, — удивился, повернувшись, — устраивай их вместе.
Кузя отрицательно помотала головой.
— Это же пара подобралась! — настаивал я.
Она упрямо присобачила принца на противоположной от красавицы ветке.
— Вот, — отошла и посмотрела на дело рук своих. — Теперь можно гадать, встретится ей принц или нет. И, если встретится, то где. Как посмотрит, что скажет… Как за ней побежит…
— Ну, могла бы на новый год и подсобить людям, — пробурчал я и протянул ее следующую игрушку.
— Нет, нет, нет… Пусть сами, по-настоящему, как в жизни. А в жизни, знаешь ли, принцев рядом не бывает.
— Проверяла? — насмешливо уточнил я.
— Да, прячутся, мерзавцы. Маскируются, — и она искоса мазнула по мне взглядом.
— А чего тебя на принцев тянет? — уточнил я, роясь в ящике.
— Это разве ненормально? — удивилась она.
— Среди пролетариев, говорят, очень приличные мужчины встречаются.
Она громко, от души, засмеялась.
— Юморист ты, Дюша, — сказала, отвеселившись.
— А что? — не отступался я, — на заводе высококлассный рабочий не хуже профессора получает.
— Не в деньгах счастье, — поразила она меня, а потом взглянула снисходительно, — ты как ребенок. Где-то уже совсем как взрослый, даже удивляешь, а где-то… А, давай следующую.
— Нет, объясняй, — я вложил ей в ладонь золотистые колокольчики.
Она потрясла ими, звук был тусклый.
— Деньги, конечно, должны быть, — пояснила она деловито, — но этого недостаточно. Их еще надо иметь возможность потратить. Да и не все деньгами можно купить.
— Понятно, — протянул я разочарованно. Стеклянные трубочки бус тонко звенели у меня в руках. — материалистка. Держи.
Странно, но она не обиделась, не взвилась, не закричала, лишь пожала плечиками. Дальше мы работали молча, думая каждый о своем, и скоро в ящике показалось дно.
— Хватит, — сказала она, заглянув в него, — остальное будет лишним. Вот, еще вот эти три повешу, и все. А ты за вату берись.
И я послушно начал раскидывать на ветки ватные лоскутки. Очень медитативное занятие.
— А, знаешь, мы до школы в гарнизоне жили, — неожиданно вполголоса сказала Кузя, задумчиво уставившись на елку, — я каждый новый год верила папе, что ракеты после курантов пускают в мою честь. Махала в окно рукой и чувствовала себя королевой. Папка у меня молодец был.
Я стоял, механически отщипывая кусочки ваты и бездумно бросая их на хвою. Зла не хватало на прилипшую к моему лицу нейтральную полуулыбку – сначала я не сообразил ее стереть, а теперь было очевидно поздно.
Кузя опустила глаза, а потом присела на корточки и полезла пристраивать перламутрового крота к основанию нижней ветки.
— Знаешь, — так же негромко сказал я, глядя на нее сквозь ель, — чем хорош именно советский новый год?
— Ну, — остановилась она, — чем же?
— Всеобщим ощущением того, что всё лучшее ещё впереди, — сформулировал я.
