Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК
Иногда мой эгоцентризм шел на пользу случайно оказавшимся поблизости людям.
Вот и сейчас, снедаемый леностью и пагубным пристрастием к перемещению в пространстве без затрат физических усилий, я принял решение пересобрать цепь событий.
Но, черт возьми, как давно я этого не делал!
5
Когда-то это было совсем просто. Но с каждым разом становилось все сложнее.
Не то иссякала какая-то моя внутренняя энергия, позволявшая столь свободно обходиться с пространством и временем, не то годы все же отбирали свое, и я, сам уж того не помня, упускал какие-то мелкие детали... но вернее всего, цепь событий сделалась чересчур длинной, чтобы собрать ее наново было под силу даже мне. На мою удачу, измениться должны были события на локальном участке пространства, с довольно-таки ограниченным числом активно в них задействованных объектов. В лавинообразном процессе упадка человеческой цивилизации существовало не так много плюсов, но вот это был один из них. Мир становился все более статичным. Как смертельно больной организм, у которого отмирают ткани.
Я возвращаюсь в вагон.
Огибаю торчащую поперек прохода конечность.
Заглядываю в купе. После манипуляций с фотографией покидаю его.
Ужасно хочется пить. Океан ледяной влаги в мельхиоровой емкости. Нет, это, кажется, из другой цепи событий...
Иду к себе в купе, разбираю сумку. Рука сама тянется к минералке — но этого жеста не было в возвращающейся из небытия реальности, не будет и в новой.
Драконы вламываются к безымянной моей соседке, чтобы свершить свои гнусные ритуалы в обратной последовательности. Залечить рану на горле и удалить надрезы со спины... Ах да, один из них должен перекинуться со мной парой фраз. Он и перекидывается.
Но этот фрагмент цепи я без большого сожаления выбрасываю в серое ничто.
Тут есть некоторая тонкость. Можно сгоряча выбросить что-нибудь важное, за чем потом потянутся и другие звенья цепи, избавляться от которых хотелось бы менее всего. Причинно-следственные связи никто еще не отменял, хотя попытки пересмотреть их в самом бредовом ключе не прекращались со времен, пожалуй, Аристотеля. Сравниться по сложности с изъятием звеньев может лишь вставка звеньев, не существовавших изначально, изготавливать которые приходится обычно в меру своей фантазии, исходя из собственного видения всей цепи событий от начала и до конца, и всегда в безобразной спешке.
Сейчас должен раздаться женский крик.
Нет, кричать она тоже не станет — не с чего ей кричать.
Дальше я достраиваю цепь уж как умею. В дело идут мои домыслы, фантазии и ощущения, самый минимум логики и много-много интуиции.
Позвольте поздравить всех заинтересованных лиц с учреждением новой реальности.
Что же происходит с реальностью прежней, которая, думается, никуда не делась, а продолжает себе развиваться где-то за пределами восприятия, можно только гадать. А можно предать сей факт забвению, как я обычно и поступаю в подобных случаях, чтобы не обременять без нужды воображение.
Этой ночью в мой вагон никто не поднимется.
Потому что поезд не остановится.
Кстати, отчего он остановился?
Подобрать пассажиров с полустанка? Глупости.
Машинисту захотелось по нужде? Если даже он в кабине был один... минут десять-пятнадцать тепловоз прекрасно обойдется без присмотра.
Тогда вот что: никаких бревен поперек рельс, никаких бульдозеров со вскинутыми ножами, никаких голых девиц со стоп-сигналами в руках.
Итак... живой и здоровый машинист спокойно справляет малую нужду в приоткрытую дверь кабины, женщина тревожно и чутко дремлет в своем купе, поезд на полном ходу пролетает роковой полустанок и благополучно уносится в ночь. А позади него, как и полагается, догорает Жижгород.
Надеюсь, я ничего не упустил.
6
Я чувствовал себя совершенно разбитым.
Если чего-то и хотелось, так это высосать разом всю минералку из горла винтом, рухнуть навзничь и просто лежать распластавшись, бессильно и бездумно, как выброшенная на берег камбала.
Но ощущение того, что я упускаю нечто важное, упорно не проходило.
Метнув в пространство безадресную порцию проклятий и осушив-таки бутылку до половины, я все же нашел в себе силы выйти из купе и двинуться в направлении локомотива. По пути без большого рвения постучался к соседке. Она сразу открыла — целая-невредимая и весьма недовольная тем, что ее потревожили. Смотрела на меня снизу вверх с нижней полки мутными со сна глазами и ждала, какими словами я стану объяснять свою докучливость.
— Вот что, — сказал я, стараясь быть как можно более убедительным. — Вам может угрожать опасность.
Она усмехнулась краешком рта и продолжала молчать. Ничего нового я ей не сообщил. В конце концов, никто давно уже не ощущал себя в безопасности.
— Это серьезно. — Я поразмыслил и решил, что таить козыри в подобной ситуации было бы скудоумно. — Если вы будете неосторожны, то никогда не увидите своего ребенка.
Ее лицо дрогнуло. Я подождал, последует ли вопрос, откуда мне известно о ребенке, однако она продолжала молчать, провалившись куда-то глубоко в свои мысли.
— Что бы ни случилось, — пустился я развивать успех, — не открывайте дверь никому... кроме меня. Могут найтись желающие сделать вам больно.
— Вы кто? — наконец спросила она.
— Первородное зло, — ответил я с иронией.
Рифма получилась довольно свободная, но, во всяком случае, не в пример благозвучнее обычно употребляемых для ответа на этот сакраментальный вопрос похабных зарифмовок.
И вряд ли она способна была предположить, что я не лгу.
— Так не откроете?
— Хорошо, — сказала она. Голос был надтреснутый, как случается, если долго ни с кем не приходилось разговаривать. — Не открою. Никому, кроме вас... А почему я должна вам доверять?
— Потому что потому, — сказал я и задвинул дверь перед самым ее носом.
И сразу понял, что именно меня так насторожило.
Обыкновенный для путешествия в пассажирском вагоне акустический фон изменил свою структуру. Поезд сбавлял ход.
Теперь мне определенно следовало успеть добраться до машиниста прежде, чем с ним стрясется что-нибудь скверное... Ну, что, например? Допустим, его снова убьют. Или шальной метеорит прострелит кабину. Или, без самобытных затей, внезапная коронарная смерть.
С радующей душу целеустремленностью я пронизал все вагоны, числом четыре, как и ожидалось — практически пустые. Впрочем, в одном купе кипел и пенился полновесный железнодорожный кутеж: квартет немолодых мужчин, кто в спортивном костюме, а кто в полосатой санаторной пижаме по моде середины прошлого века — глушили водку, запивая ненаглядную пивом, закусывали свежими огурцами-помидорами и азартно, со знанием предмета, с подобающими шуточками, рубились в преферанс. Из наполовину открытой двери валили клубы табачного дыма, подсвеченные вялыми ночниками. На меня игроки не обратили ни малейшего внимания. Интересно, что с ними сталось в предыдущей, навсегда уже стершейся реальности? И присутствовали ли они в ней вообще?!
