Ольга Денисова - Вечный колокол
— Давай-давай! — кто-то из новгородцев свистнул, — сам не захочешь — мы тебя силком в жаровню затолкаем!
Надо сказать, новгородцы не шутили, и в следующих выкриках явно слышалась угроза. Смеян Тушич не успокаивал шумящих, хотя Осмолов и говорил что-то о беспорядке в суде, а его товарищи шипели и угрожали новгородцам.
Татарин побледнел — поверил в обещания новгородцев, и предпринял вторую попытку, но не выдержал, спрятал руки за спину и начал что-то быстро и убежденно говорить. Толмач не успевал за ним, но и без него было ясно: свидетель Осмолова кается, что лгал. И не просто кается, а тычет пальцем в Сову Беляевича и говорит, что ему заплатили.
— Он и теперь лжет! — выкрикнул Осмолов, — он все время лжет! Я даже не пытался его подкупить, он сам пришел ко мне!
— Его слово против твоего слова, а, боярин? — усмехнулся вдруг Вернигора, — это поединок…
— Поединок, поединок! — поддержали зрители, засвистели и затопали.
— У меня есть свидетели! Да любой из моих людей подтвердит, как этот человек пришел ко мне сам!
— Любой из твоих людей сунет руки в жаровню, чтоб подтвердить твою правоту? — рассмеялся Вернигора, — давай. Вызывай по очереди! Они не иноверцы, боги их поддержат!
Когда распахнулась тяжелая двойная дверь в судебную палату, новгородцы радостно потирали руки, глядя на товарищей Осмолова, переглядывающихся между собой, и не сразу смолкли и оглянулись.
Волот почувствовал неладное сразу, едва увидел, как дубовые створки медленно ползут внутрь. Человек, двумя руками толкавший дверь, был одет по-походному, тяжело дышал, и из-под его шапки на лоб катились блестящие капли. В палате пахнуло конским потом и мокрым снегом: гонец торопился и не стал дожидаться окончания суда. Волот поднялся ему навстречу, все вокруг замолчали, и в гулкой тишине гонец выдохнул осипшим голосом:
— Псков требует отделения. Их вече так решило. Если Новгород воспротивится, они обратятся за помощью к Ливонии.
Дума собралась через два часа после этого известия; князь, посадник и осужденный таки Сова Осмолов направились в думную палату втроем.
Говорили о необходимости веча, о подавлении мятежного Пскова, о войне с Ливонским орденом, на помощь которому придут и шведы, и поляки, и литовцы. И единодушно пришли к выводу — Псков не удержать. Не теперь…
Сам собой разговор свернул на возможность отделения Москвы и Киева, и на этот раз играть в кости с судьбой Руси Волоту не хотелось — все бояре, кроме Смеяна Тушича, в один голос говорили: новгородская земля должна выставить ополчение впридачу к пушкам и серебру. Не пятьдесят тысяч, конечно, хотя бы двадцать-двадцать пять. И сделать это быстро, и зимними дорогами пройти к южным рубежам… Иначе, на примере Пскова почуяв слабину, Москва соберет свое вече, и Киев соберет: единая Русь разлетится на кусочки, а их в мелкие клочки порвут враги как с востока, так и с запада.
Тоска глодала Волота: ему не нравилось это решение, он чувствовал, что оставляет Новгород беззащитным. Но бояре были правы: или подавлять Псков, рискуя завязнуть в войне с Европой, или до весенней распутицы покончить с крымчанами, являя Москве и Киеву свою волю и силу. Псков подождет окончания войны.
Князь с ужасом думал, что в этот час в Москве уже звонит вечевой колокол… Псков — только начало. Волот не смог удержать того, что собрал воедино его отец…
Смеян Тушич выехал в мятежный город тем же вечером, надеясь через сутки быть на месте — говорить с псковским посадником. Волот уповал на небывалую способность Воецкого-Караваева договариваться о мире: если псковичи хотят свободы, возможно, они не собираются закрыть Ганзе дорогу на Русь? Возможно, они не будут против военных союзов с Новгородом? На безрыбье и рак рыба, а Псков — прикрытие Новгорода с запада… Крепостные стены Гдова и Изборска всегда служили надежной броней не только Пскову, но и Новгороду. Да и торговля в Новгороде завянет, стоит только увеличить торговые пошлины на проезд через псковские земли.
Но Псков подождет окончания войны.
Поздно вечером в Городище приехал доктор Велезар, словно почувствовал, что Волоту нужна поддержка. Тягучее сладкое вино и добрый друг рядом сделали свое дело: приунывший, испуганный князь воспрянул духом, и через час уже с восторгом рассказывал доктору о суде над Совой Осмоловым, о находчивости Вернигоры и о чуде, явленном волхвом.
— Да ты меня разыгрываешь! — рассмеялся Велезар — они оба выпили вина больше, чем обычно.
— Да нет же! — едва не обиделся Волот, — я тебе серьезно говорю: он стоял и держал в руках пригоршню горячих углей! И он даже не обжегся!
— Такого не может быть. Я знаю, что шаманы могут ходить по горящим углям, но для этого им нужно достичь определенного состояния, а это не так просто, уверяю тебя, мой друг.
— Вернигора говорит, что он сильней Белояра. Вернигора хочет, чтоб он поднялся к богам и спросил их о том, что это за сила, которая навела морок на сорок волхвов.
Улыбка доктора погасла, он задумался на минуту, а потом сказал:
— Знаешь, это очень опасно. Я бы не назвал Млада Мстиславича своим другом, мы не очень близки, но я хорошо отношусь к этому человеку, он мне далеко не безразличен. Не прошло трех недель, как духи сбросили его сверху, он совсем недавно поднялся на ноги… Боги не любят, когда люди вмешивают их в свои дела, они становятся жестокими. А второго падения он может и не пережить. Я бы на месте Вернигоры не стал настаивать на этом. Млад ведь согласится, стоит его только попросить — он всегда готов жертвовать собой.
— А еще Вернигора говорил, что его хотели отравить… — вставил Волот, когда доктор снова задумался и замолчал.
— Отравить? Кто? Когда? — доктор встревожился не на шутку.
— Я не знаю, я не спрашивал… — Волот виновато пожал плечами, — но опасности нет, раз Вернигора говорил об этом так спокойно.
— Будем надеяться… — вздохнул доктор и снова немного помолчал, но потом словно собрался с духом, — знаешь, милый мой, я не хотел говорить тебе этого… Я никогда ни с кем не обсуждаю таких вещей, но тут… Тебе никто этого не скажет, кроме меня. Возможно, мои подозрения беспочвенны, возможно, я сейчас оговорю честного и хорошего человека, но лучше я это сделаю, иначе…
— Ну что ты тянешь? Говори! Вернигора, например, всегда сразу говорит то, что думает. И ничего…
— Вот о нем-то я и хочу тебе сказать. И думаю: имею ли я на это право?
— Давай так: я сам решу, что делать с тем, что ты мне скажешь. А то сейчас мне кажется, что я чего-то не знаю, и поэтому выгляжу глупо, — улыбнулся Волот.
