Карина Дёмина - Серые земли
— В принципе, довольно логично… будь у меня такая жена, я бы ее тоже в монастырь забрал. Вдвоем там как‑то веселей. Но знаешь, что меня смущает?
— Что?
— Я, конечно, невесть какой специалист, но казалось, что монастыри все ж для семейной жизни плохо подходят.
— Все веселишься…
— Будут похороны — всплакну. А так, отчего ж не повеселиться?
За широкими плечами его было спокойно.
Безопасно.
И Евдокия обеими руками вцепилась в сумку, приказывая себе не расслабляться. Себастьяну она верила, но он один, а монахинь три… и Богуслава… и конечно, глупо думать, что Себастьян с монахинями драться станет, только не оставляло Евдокию ощущение, что не все так просто.
— А вы, любезные сестры, чем порадуете?
— Себастьян! — голос Богуславы резанул по ушам.
— Не кричи, дорогая, — ненаследный князь сунул палец в ухо. — Аж зазвенело… этак и оглохнуть недолго.
— Ты вмешиваешься не в свое дело!
— Почему?
— Это… это касается только семьи.
Богуслава попятилась к двери. Она просто так уйдет? Возьмет и…
— Дорогая, ты ничего не забыла? Я часть этой семьи… и все, что с нею происходит, меня касается. Поэтому будь любезна, ответь на вопрос… пока я спрашиваю, а не познаньская полиция. И вам, сестры, рекомендовал бы подумать…
— Она же больна!
— Дуся, ты больна?
— Здорова, — мрачно буркнула Евдокия, которая и вправду ощутила себя на редкость здоровой.
— Видишь, она с тобой не согласна.
— Да неужели? Посмотри на нее!
Себастьян обернулся, окинул Евдокию насмешливым взглядом и ручку поцеловал.
— Ты прелестна, даже растрепанная.
— Она сошла с ума! Богов всех ради, Себастьян! Ты не мог этого не заметить… нет, ты мог не заметить… эти ее перепады настроения… приступы ярости. Она едва меня не убила!
— Жаль, что не убила, — спокойно ответил Себастьян. — Глядишь, многие бы наши проблемы и разрешились бы… правда, пришлось бы с судом чего‑нибудь думать. Да, незадача…
— Ей нужна помощь… а при монастыре хорошая лечебница…
С каждым словом она отступала на шаг.
— Богуслава, ты куда бежишь?
— Я?
— Стоять!
Монахини вдруг подхватили юбки и опрометью бросились к двери.
— Стоять, кому сказал!
Не остановились.
— Вот же, — стрелять ненаследный князь не стал, только головой покачал. — Эк у тебя тут весело!
— Да уж, — Евдокия прижала руки к пылающим щекам. — Здесь… здесь не стоит оставаться… а ты…
— Не побегу ли за монашками? И как ты себе представляешь?
Евдокия честно попыталась представить Себастьяна, несколько взъерошенного, растерявшего обычный свой лоск, несущимся за почтенными сестрами с ее револьвером в руке.
Пожалуй, люди не поймут — с.
— Их найти несложно. Если и вправду монашки…
— Думаешь…
— Здесь мне сложно думать, Дуся. Поэтому давай, собирай там, чего тебе нужно, и поедем.
— А Богуслава…
— Поедем, — настойчиво повторил Себастьян. — К моему другу… ну, не совсем другу, но он точно не откажет. А заодно, может, объяснит, что произошло… здесь мне действительно тяжело находиться.
— Только, — Евдокии было несколько стыдно. — Тут люди…
— Сообщу. Выведут.
— И наверх… ты не мог бы… — она указала на лестницу. — Когда кто‑то рядом, то легче…
Он ничего не стал говорить, но руку предложил. И поднялся.
В гардеробную Евдокии первым вошел, окинул взглядом, хмыкнул и, посторонившись, сказал:
— Надеюсь, это добро ты с собой не потащишь?
Платья.
Утренние и дневные. Для прогулок. Для визитов. Для верховой езды… бальные и коктейльные… подходящие для чаепития. И те, в которых не стыдно появиться за ужином, пусть бы ужин этот проходит исключительно в кругу семьи, но дворецкий не поймет, если Евдокия нарушит древний распорядок, спустившись к столу в дневном наряде.
— Не потащу, — она вдруг встрепенулась, вспомнив. — Вот. Она сказала, что это Лихо написал… но я не верю. Бумага наша. Почерк — его…
— Похоже, что почерк его, — Себастьян бумагу принял осторожно. — Но я тебе скажу, в Познаньске довольно умельцев, которые на раз любой почерк изобразят…
Евдокия собиралась быстро.
Белье. И на смену. Простое. Без кружев и вышивок. Чулки.
Платье серое, шерстяное.
И то, которое на ней, сойдет… в саквояж много не вместится… деньги. Надобно будет в банк заехать, снять еще пару тысяч, пригодятся.
— Чушь собачья, — прокомментировал Себастьян, но письмо сложил, сунул в карман. — Это не он писал… но если пропал… не надо было отпускать вас.
— Он… жив?
— Перстень?
Держался.
Темный. Тяжелый. И Евдокии подумалось, что зря она злилась на то, что перстень этот порой мешал. Как бы она была, не зная наверняка.
— Вот видишь! — нарочито бодро произнес Себастьян. — Живой. Значит, осталось мелочь. Найти и торжественно вернуть в лоно семьи…
Наверное, так.
Надо верить.
Если очень сильно верить, то сбудется.
А Евдокия будет верить от всего сердца, потому что иначе нельзя. Не отпустит она. Не позволит спрятаться от себя ни в монастыре, ни у Хельма за пазухой… отправится по следу.
Найдет.
И устроит скандал. Обыкновенный пошлый скандал с битьем посуды, слезами и обвинениями… потому что ушел тихо.
Исчез.
Бросил.
И чтобы не разреветься прямо здесь — да что с ней происходит? — Евдокия решительно подняла саквояж. Себастьян наблюдал за ней. Сам неподвижный, что кошак, который за мышью следит, только кончик хвоста подергивается вправо — влево.
— Что не так?
— Все не так, Дуся. Но разберемся… только не суйся никуда в одиночку, ладно?
Поверила.
И прогоняя призраки собственных недавних страхов, ворчливо поинтересовалась:
— Я бы и не сунулась. Но я, между прочим, трижды в управление звонила! И хозяйке твоей… и вообще… где ты был?
— У вдовы одной… — взгляд ненаследного князя слегка затуманился, а на губах появилась такая довольная улыбка, что всякие сомнения о том, был ли визит к оной вдове удачен, исчезли.
— И чем же вы занимались?
— Размышляли о высоком… Дуся, не ревнуй, тебе не идет.
— Я не ревную… я сочувствую.
— Кому?
— Вдове!
Он забрал саквояж и руку предложил.
— У женщины траур… а тут ты объявился…
— И весь траур испоганил…
Евдокия говорила. Глупости какие‑то говорила, лишь бы не слушать вязкую тишину дома, лишь бы не думать о том, что Лихо, ее Лихо, исчез.
Жив, конечно.
Но исчез… а на ступеньках ждал подарок: широкая серебристая полоса.
