Александр Тюрин - Меч космонавта, или Сказ об украденном времени
Когда князь совсем потерял счет времени, запутавшись в мыслях, дверь темницы открылась — совсем не та дверь, через которую его втолкнули — а может и не открылась она вовсе, но рядом возник президент Фискалий.
Едва произошла сия встреча, уразумел князь Ишимский, что Фискалий — не человек, а монструм монструозус, который неведомыми, но мощными чарами сгубил разбойничье войско на поле под Ишимом и следующей его жертвой будет вся обитаемая земля.
«Нет, сия фигура точно не Фискалий, не та речь, не те ужимки», — подумал князь, который многажды встречался с президентом в боевых походах и во время выездов в столицу.
— Изыди, нечистый, — произнес Ишимский и сотворил защитный знак «дерева жизни», оттыпырив большой палец в сторону сатаноида.
— Ты мне в общем-то по нраву, князь, и твое чутье, и твоя воля крепкая. Да и знакомы мы больше, чем ты думаешь, — негневно произнес монстр.
— Кто ты?
— Что, не похож я на Фискалия? Да и ты не таинственный смутьян, а князь Петролий Самотлорский, которого вовсе не срубил рейдер, поскольку спасли тебя сотрудники Технокома. Зря я сразу не поверил Правдорубу. Сцена твоей смерти была лишь изображением голографическим. Вот и мне сейчас притворство не надобно. Я — Адаптид, твой бывший боевой холоп. В чем-то мы с тобой сродни. Я взял власть из мести, и ты восхотел из мести того же, ан силенок у тебя не хватило.
— Да уж, как могло их хватить? Я воевал честно, а на твоей стороне выступали все силы ада, — с неудержимой горечью молвил князь.
— Честно, с напалмием? В стране, где всё жилье из дерева.
Не удержался князь, вопросил:
— Почему ничего не осталось от твоей преданности мне?
— Преданность — собачье чувство.
— Ну хоть изволь ответить напоследок, мой бывший холоп, были ли подменены нукеры бека Тулея на поле под Ишимом?
— Ордынцы Тулея — обычные грабители и кровохлебы, достаточно легкого щелчка по мозгам и они взяли другое направление.
— Как же ты проникаешь в душу?
— Вы сами впускаете меня, своей гнилью. Всякий, чья душа исполнены гнева ли ярости, страха ли, жадности ли, становится добычей Сильного, который приходит из Будущего. И нет у грешной души никакой защиты и сама она лишь еда для Жаждущего, который выплывает из Прошлого.
Князь ощутил всю бездну, перед которой оказался.
— Кто со мной говорит, сам Сильный и Жаждущий, или только слуга его?
— Тот владыка, который вдыхает в меня жизнь и действует от моего лица, мог бы объяснить все толком, кабы захотел… а я еще имею чувства и знания человека, Я помню себя человеком по имени Адаптид, и воином по имени Правдоруб, и мэрином Общаком, и полковником Остер-Усовым. Кстати, как там мой друг из Преисподней по имени Фома? Похоже, ты встречался с ним.
— Сдается мне, что он единственный, кто способен стать камнем, о который ты зубы и обломаешь, — произнес князь с некой надеждой на отмщение.
— Способен, но не станет. Невеликого духа человечек, хоть и запеченный в оболочку из мощных сил. С твоей крепкой волей ты бы скорее сгубил меня, если бы был безгрешен. Ты толкни меня, князь, своей крепкой рукой и я упаду, како всякий другой смертный.
И Ишимский Смутьян пихнул колдуна, каково следует. Ему даже показалось, что Псевдофискалий еще более тщедушный, чем кажется на первый взгляд. Исполняющий обязанности президента полетел, шлепнулся на спину, и даже тощие его ноги взметнулись вверх.
Князь-Смутьян не смог удержать улыбку, как впрочем и сам псведопрезидент. Тот долго и радостно хихикал, валяясь на каменном полу.
Но едва колдун поднялся, как в глазах его появились две желтые точки, кои вскоре окрасили яркой желтизной и радужки, и белки. Потом на фоне ровной светящийся желтизны обозначились щелевидные черные зрачки. Князю стало не по себе, отчего-то вспомнил он некоторые свои неприглядные дела и то, что ради выгоды своей охотно допускал и грабеж, и мучительство, и убиение.
— Ну-тко, толкни меня снова, — приторным голосом предложил монстр.
Князь Ишимский опять пихнул его в тулово, хоть и менее бесшабашно. На сей раз псевдопрезидент стоял неколебимо, как столб.
— Вот ты утратил уверенность, открыл свое сердце робости и сим немедленно увеличил мою силу.
Уже во второй части фразы голос Псевдофискалия стал шипящим, челюсти колдуна удлинились, шея и тело вытянулись, кожа позеленела, из пасти потянуло могильным хладом, а на оголившемся черепе так и заходили желваки.
— А теперь попробуй толкни меня, княже, коли решишьсяяяя…
Слабость проникла в жилы князя, он почувствовал себя маленьким, ничего не значащим, ничтожным, скверным и отошел к стене. Тем временем монстр покрывался серебристой слизью, а заодно таял и исчезал.
Напоследок раздалось шипение с едва различимыми словами:
— Милости небесной вряд ли дождешься ты, так что изведай милость мою. Поверь мне, она вряд ли окажется лишней для тебя.
Князь увидел серебристую слизь на себе, он попытался отскоблить ее, но она снялась вместе с кожей. Оголилась плоть, струйки крови протянулись по воздуху наподобие волос, однако же боль не терзала его. Ишимский Смутьян хотел было взбежать по лесенке ко двери, но поскользнулся, упал и восстать уже не мог, едкая слизь быстро пожрала его ноги, а засим и руки. Князь видел, как исчезает его плоть, обращаясь в серебристую дымку, засим тончают до полного исчезновения жилы и, наконец, тают кости. Нестойкое тело оборачивалось узорчатыми струйками тумана, который закручивался блуждающим вихрем. Серебристая слизь облепила ланиты, чело, глаза князя и он не смог видеть, хотя еще слышал хлюпанье, чмоканье и бульканье растекающейся плоти, потом пропало и дыхание. Какое-то время бывший Смутьян еще ощущал биение своего сердца. Но и оно тоже замерло, сменившись молчанием. Лишь было ощущение падения в бездонную воронку. Внезапно страх пропал, и князь почувствовал себя как будто в материнском чреве, смерть была уже позади, а впереди — новое рождение.
Слабо шевельнулась мысль: «Так вот она какая, милость твоя.»
И новое рождение настало. Исчезающим сознанием прежнего человека князь узрел хоровод колоссальных звездных сфер и поразился дивной их музыке. В калейдоскопе мелькающих красок и объемов, кои напоминали водовороты и смерчи, различал он облики сотен людей, и среди оных было немало знакомых ему. Нарождающимся новым сознанием Ишимский Смутьян уже воспринимал свою следующую родину, далекую от Солнца и от известного ему Настоящего, но полную собственного густого словно бы жидкого света, гармоничную, сложно-симметричную, похожую на дворец с высокими арками, стрельчатыми окнами, легкими башенками, ажурными галереями. Мир сей словно состоял из тонких нитей, по которым текла быстрая сила. Благодаря ей менялись очертания, фигуры росли, таяли, играли цветами и обличиями, чередовали друг друга, пропадали и случались вновь. Мир сей, возможно, не был живым, но он существовал и мыслил.
