Александр Тюрин - Вася-василиск, или Яйцо Цинь Шихуанди
А лазутчик пристроился к последнему лаборанту с последней каталкой и внезапным ударом вырубил белохалатника. Наступил черед последнего переодевания на этот день. Лаборант был спрятан в шкаф с лабораторной посудой, а Василий продолжил путь в белом халате, с той самой каталкой.
Процессия проследовала по довольно длинному тоннелю, и вид имела совершенно адский, затем опустилась на лифте ближе к центру земли. Оставив тела и части тел в залитом голубым светом холодильнике, лаборанты стали подниматься наверх. Там их встретили боевики — по одному небритому моджику на одного аккуратного белохалатника — и куда-то повели. Открылась дверь в узкий дворик и почти сразу оттуда послышались близкие выстрелы. Тут к бабке не ходи, ясно, что джихадисты сейчас избавляются от тех, кто «слишком много знал», а навербовать новых лаборантов в том же ОПГГ или в ЮВА не представит никаких проблем.
Моджик, который вёл Василия, стал дружелюбно поглядывать на него и приглашать во двор. Хорошо, что они замыкали процессию. Василию сказал: «Только после вас», а когда боевик попытался заломать руку, классическим приемом «датский поцелуй» оглушил его и перебросил через себя — головой в стену. Затем Василий снял белых халат и стал очень похож на моджика, — для пущего сходства позаимствовал у сопровождающего большой нож с зубчикам, с которым и вышел в задымленный двор. Там кто-то спросил, типа «Сделал дело?» и Майков, стараясь отвернуть лицо, поднял вверх большой палец. Заметив участок внешней стены, где лопнул бетон и расплавилась арматура, направился туда. Когда до стены осталось шагов двадцать, его стали окликать — понятно, что скоро будут стрелять в спину. Но обернуться нельзя, грохнут сразу. Чувствовать затылком близкую пулю — оущещение не из приятных. Пришла прострация и всё вокруг помутнело; тут Василий и перешел в момент времени «плюс полсекунды».
Он двигался мимо застывших снопов дыма, через пробоину в стене и разрыв в динамическом проволочном ограждении, напоминающем скелет динозавра. А вернулся в Настоящее около расчета боевиков, ожидающего нового налета возле автоматической зенитной пушки. Василий три раза ударил ножом, как показывал Лялин, раскручиваясь по спирали и меняя разворот руки — этого для боевиков вполне хватило. Затем спустился в канаву и, пройдя метров сто, оказался на бахче.
За кучей арбузов сидел человек и что-то натужно жевал тремя зубами. Страшный, больной, в коросте и язвах, изможденный мужичонка неопределенного возраста в пределах от двадцати до девяноста лет, сильно напоминающий на три четверти развалившийся сарай. Его тусклый взгляд остановился на Василии, однако не отразил ничего. Этому человеку было решительно все равно, пошинкуют ли его сейчас, наградят ли орденом или положат в кровать с королевой красоты.
Василий понял, что этот тип не представляет никакой опасности, да и кажется они уже встречались.
— Послушай, ты не тот… который…
— Я тот, который, — невнятно сказал ханурик, не прекращая жевать останками зубов.
— Ты откуда, мужик? — решил уточнить Василий.
— Не мужик, а казак, я — местный.
Всё сходится.
— Ты — Петр?
— Я был Петр Алексеевич, Прошкин был и так далее, а теперь одно воспоминание осталось. Меня здесь просто Петушком кличут. А я тебя знаю, солдат. Пошли, кое-что покажу.
Назвавшийся Петром поднялся — сейчас его одежонка, словно бы пролежавшая двенадцать лет в помойке, завоняла еще больше. Василий, потихоньку зажимая нос, подумал, что этот остаток человека, скорее всего, еще и рехнулся, так что покажет какую-нибудь фигню вроде обрывка туалетной бумаги или недоеденной конфеты.
— Эй, Петр, лучше выведи меня как в прошлый раз.
— Это успеется. Пошли, пошли, — и, невзирая на свой несчастный вид, раб довольно цепко ухватил Василия за рукав.
При всей своей «занятости» Василий не стал выдираться. Что-то ему подсказало — этот тип валять дурака не будет.
Они прошли по бахче, а затем невольник остановился и сдвинул какой-то деревянный щит, прикрытый дерном. Глазам и носу открылась зловонная яма, явно предназначенная для хранения компоста.
Василий снова насторожился. Он ожидал, что раб Петя вот-вот кинется на него с криком: «А теперь ты мне за все ответишь», сбросит в яму и прикроет крышкой. Но этого не случилось. Произошло другое — невольник сам опустился вниз и принялся рыться в дерьме, засунув руки по локоть. Наконец он чего-то там нашарил и стал доставать. То, что Петр Прошкин выудил в итоге, казалось похожим на кривую палку. Но потом раб смотал с нее тряпицу, одну, другую. И обнажил клинок. Тот самый, который не спутаешь. Сабля Зульфикар!
— Отдаю, не жалко, — сказал невольник Петя.
Прошкин довел ошеломленного Василия, судорожно сжимавшего нечаянное приобретение, до сарая, за которым начиналась тропа — она вела к заросшему боярышником склону. Уже темнело. Где-то ближе к центру селения дрожали языки пламени и закручивались столбы дыма, слышались крики боевиков, но издали.
— Пошли со мной, Петр. Я серьезно говорю, отмоешься, отъешься, вставишь зубы.
— Нет, парень, поздно. Мне не сегодня-завтра помирать. Эскадрон уехал, да забыли про меня… И у тебя предок казак был. Я угадал?
— Угадал. Но не Терского, а Сибирского казачьего войска. Прадед — есаул Майков Терентий. На Камчатке еще в Крымскую войну воевал, английский десант отбивал, потом кокандских рабовладельцев громил, через Тянь-Шань ходил с экспедицией Семенова, который Тянь-Шанский.
— Еще куда?
— В китайский Туркестан, караваны защищал от дунганских банд, сохранял целостность Поднебесной. И на Памир ходил, откуда всего 150 верст до британской Индии оставалось.
— А Хиву брал?
— Брал, в 1873.
— Знаешь, а ведь твой прадед владел Зульфикаром.
— Можно сделать брови домиком? Ты серьезно?
— И мой прадед брал Хиву разбойную, в составе 1-го Кизляро-Гребенского полка, он видел саблю Зульфикар у другого казака, которого по имени знал — Терентий. Рассказ об этом через поколения до меня дошел… А я много лет про Зульфикар выведывал, с тех пор как увидел у Бекмурадова, в комнате на стене — при случае спрашивал, а те рады были похвастать даже передо мной. Она-де принадлежала халифу-воителю Абу Бакру, после него многим великим завоевателям, арабским халифам, тюркским и монгольским ханам, османским султанам: Омару, Тогрул-беку сельджукскому, Махмуду Газневи, Чингисхану, Батыю. Тимур, который собирал чингизовы реликвии, взял ее трофеем у золотоордынского хана Тохтамыша, но потерял при подготовке похода на Китай. Китайцам повезло, потому что они ее сами и украли. Однако китайцы уважают мир, поэтому применили ее только раз, во время похода на западных монгол-джунгар, благодаря чему истребили их почти поголовно, так сказать, наказали за набеги и нашествия по полной. Во время Первой опиумной войны китайцы хотели снова ею попользоваться, да не успели. Она досталась англичанам, с ней они смогли легко побить Китай и завершить покорение Индии. А вот затем она стала трофеем твоего прадеда, во время Восточной войны, которую неверно называют Крымской, он ведь защищал Петропавловск от английского десанта.
