Елена Шихматова - Венец Бога Справедливости
— Они, правда, не страшные, — с улыбкой сказал мальчик, — они даже забавные.
— Скорее миролюбивые, потому что, увидев их полностью, ты вряд ли бы ими восхищался.
— Почему? Мы видим только часть их?
— Именно!
Словно понимающие Риданскую речь, мьеролы решили показаться целиком, вот из-за ветвей поползли их длинные стволы, сменяя светлый тон на все более темный, потом многочисленные щупальца, а потом и заключительная часть: округлая, где-то с метр в диаметре голова, не имеющая ни глаз, ни носа, только рот с внушительными зубами и отходящими от него щупальцами и двумя руками-стволами. Яромир, действительно, не нашел их красивыми, но и совсем уж страшными, тоже. В конце концов, зубы их пусть и были большими, но с плоскими окончаниями, а это означало, что они травоядные.
— Ты знаешь, Георг, по сравнению со змиями, они мне даже нравятся.
— Это хорошо — они чувствуют наше к ним отношение.
— Да-а?
— Да, но не надо этого бояться: ты же не собираешься причинять им вред, верно?
— Нет, конечно!
И тут мьеролы решили подтвердить свои безобидные намерения — просто познакомиться — подхватили варежками Георга и Яромира и благополучно опустили на землю.
— Я так и знала, что это ваших щупалец дело! — несколько возмущенным тоном встретила их Руфина.
Мьеролы пугливо отдернули свои варежки, направленные было для приветствия со старой знакомой.
— Ладно, ладно, я не буду злиться, но вообще — это ненормальная манера знакомиться!
Амариллида и Лидия, узнавшие от девушки о древних существах, теперь с любопытством смотрели на последних. Мьеролы тоже постепенно развернулись к ним — ну вот, теперь появилась возможность познакомиться по-иному.
33 глава. Разговор у древа Идэлии
Знакомство с мьеролами стало не только интересным открытием для наших героев, но и самой, что ни есть, прямой пользой: они донесли их до главного дерева Поляны, конечно, не столь быстро, как те обезьяны, но если вспомнить, с каким трудом приходилось компании пробираться несколько минут назад, то это представляло собой удобнейший и скорый транспорт, к тому же живой и такой дружелюбный. Хранитель, правда, не удостоил их за это похвалой, предпочтя промолчать. Зато все его гости тепло поблагодарили новых друзей.
— Итак, я вижу: у вас нашлись проводники к древу Идэлии, — сказал он, когда последняя варежка скрылась из виду. Что ж, это их право — здесь я не могу указывать им, но впрочем, ладно, а то я уже заждался.
Хранитель рассмеялся, но все же милостиво указал гостям на пеньки, служащие здесь сиденьями. И вдруг вновь послышалось чудное пение, на этот раз все смогли понять смысл песни: брина пела ее на древнеэльфийском.
— О, Хранитель Идэлии, славься!
Не померкнет твой светоч вовек:
Ты конечности, смерти, избег.
Призывает смиренный: "Останься!"
Но порой он заносчив чрезмерно
И не ведает, что говорит,
И какие деянья творит,
И не просит он боле смиренно,
Но он якобы слово диктует
И красивые песни поет,
Да, к тому же, все сам создает!
Так остаться один он рискует,
Да укутаться в сети обмана
И увидеть все то, чего нет,
Что, по сути, лишь прежнего свет! -
И кому эта глупая рана?
Остается святая обитель —
Есть у эльфов одуматься шанс:
Пробужденье — хороший аванс.
Ты — в Идэлии вечный Хранитель!
Брина смолкла — Хранитель самодовольно улыбнулся — да, это его владения, его вотчина, здесь он предстает полновластным властелином. Пусть могущество его во многом иллюзорно: заповедный лес — всего лишь часть большого мира, где управляют другие Боги, а область в его подчинении вообще ничего не значит, и реальную власть он утратил почти сразу после своего становления, но ведь зачем-то Великий Бог Справедливости сохранял это место, давал Берендору право входить в Совет.
— Итак, вы просите ночлега?
— Да, Хранитель! — ответила Руфина, но ее тут же, как и у входа во владения Берендора, резко и сразу прервали.
— Я не давал тебе слова!
Искра гнева вспыхнула в глазах Хранителя, но не только из-за выступления Руфины (хотя как она могла прочесть его мысли, узнав тем самым: кому он хотел дать слово), но и из-за недовольного взгляда Георга — нет, этот юноша ведет себя чересчур вызывающе!
— Пусть говорит королева, а все остальные помолчат.
"И вы тоже", — мысленно добавил Георг, отчего старик крепко сжал подлокотники своего деревянного резного кресла, но промолчал.
Амариллида встала, поклонилась и негромко произнесла следующие слова.
— Мне нечего добавить к уже сказанному. Мы просим вас позволить нам передохнуть у вас до завтрашнего утра, по наступлении которого мы удалимся.
— Хм. А что ж та сила? Вы ее уже не боитесь?
Амариллида выпрямилась и гордо ответила.
— Я — королева своего народа и бросать его, тем более в трудную минуту, не собираюсь, как бы мне ни было тяжело!
— Я чувствую, что вам, действительно, тяжело, но коли все так, как вы говорите, то одна любовь к народу уже может вас исцелить. Так, причем здесь я?
Георг возмущенно отвел взгляд в сторону. О, если б он мог вступить в разговор! Он бы мигом отказался от всех просьб и молений о помощи, но сейчас говорила королева — прервать ее он ни за что бы себе не позволил. Руфина, крепко сжала его руку, словно подтверждая: "Молчи, молчи, ради всего святого!"
— Тем паче, — иронично заметил старик, — что некоторые из вашей компании и вовсе не прочь отказаться от моей помощи!
— Если вы не можете нам ее оказать, Хранитель, нам ничего другого не останется, как покинуть ваш дом немедленно.
— Ну, что вы так сразу в амбиции впадаете? При занимаемом вами положении, в вашем возрасте, это, по меньшей мере, глупо, ребячество, так сказать.
Руфина еще крепче сжала руку Георга. Понять: на кого намекал Хранитель, было не мудрено.
— Я не могу реагировать иначе, — сказала Амариллида, — вы не даете определенного ответа, а мы, действительно, все очень устали и нуждаемся в отдыхе…
Хранитель жестом, подняв вверх руку, прервал ее.
— Хватит! Не вам судить о моих намерениях, а в том, что я расспрашиваю вас, нет ничего предосудительного. Ведь, если бы кто-то приехал к вам, пусть и донельзя вымотанный, вы бы тоже поинтересовались: каковы его намерения, кто он, откуда. А, милый юноша, может, вы хоть представитесь?
Георг встал — Руфина медленно отпустила его руку, теперь лишь тревожно глядя то на него, то на Хранителя.
— О, не знаю, что даст вам имя обычного смертного, ведь, как бы ни был знатен мой род, все равно вся моя жизнь бессмысленна.
