Юрий Райн - Бестиарий спального района
«Сколько живу, – подумал Мансур, – никогда такого не видел».
И в этот момент – включилось. Включилось десятое чувство, о существовании которого джинн даже не подозревал. Но оно включилось, сомнений не было. И Мансуру стало ясно, что следует делать.
Он быстро – и тихо, чтобы не разбудить умаявшихся за день чурок, – собрался, выскользнул из квартиры, осторожно закрыл за собой дверь. Лифта ждать не стал – второй этаж, зачем лифт-шмифт? – ссыпался по лестнице, прыгая через две ступеньки и уже не стараясь не шуметь, вылетел в пустой двор.
Уловил что-то необычное сверху-сбоку. Глянул мельком – так и есть, через один подъезд, на предпоследнем этаже, там за окном… да, еще один наш появляется. Нет, не один. Одна. Наша. Редкий случай, да. Хорошо появляется, правильно появляется, по-восточному. Совсем по-восточному, даже позавидовать можно.
«Не мое дело, – сказал себе Мансур. Тут же усомнился: – Или уже мое?» И, выбегая через арку дома на улицу, решил: после. Может, к вечеру. Сейчас некогда, сейчас – к озерам.
Он попытался на расстоянии вызвать Тимофея с Аникеем – не отвечают. Надо думать, спят. Да и силы у Мансура не те, далековато озера, чтобы докричаться мог.
Значит, тем более спешить надо.
Правильный восточный человек еще и потому долго живет, что ходит тоже правильно. Не бегает туда-сюда. Не торопится туда-сюда, как муха. Туда полетит, сюда полетит… Нет, правильный восточный человек ходит степенно, и спина у него прямая, да. Но если приходится драться, правильный восточный человек быстр, как гюрза.
К тому же он, Мансур, и не человек.
Джинн побежал совсем быстро. Когда поравнялся с поганым прудом, оттуда с негромким всплеском выскочил парнишка – новый болотный, понял Мансур, бросив взгляд на отрока. Этот, выходит, услышал.
– Я с вами, дяденька? – спросил новичок.
Э, сойдет, решил Мансур.
– За спиной не ходи, – велел он. – Не люблю за спиной. По правую руку ходи.
– Может, пацанов позвать? – пропыхтел парнишка, приноравливаясь к темпу. – С района… по мобиле…
Мансур только выдохнул гортанное и зловещее «ха». А сам подумал: вчерашний воин пригодился бы, только ему по мобиле-шмобиле не дозвонишься.
И у водяных-болотных мобил-шмобил нет. И у этого дурака, которого перехватить надо.
На мгновение прикрыл глаза – яркий кубик все так и покачивался на внутренней поверхности век.
Ну, еще быстрее.
2
Сон улетучился, как не было.
Радомир привычным движением взялся за рукоять кинжала. Прислушался – нет, ничего, только Милена рядом посапывает.
Он открыл глаза. Темно. Надо бы еще поспать, позади трудные дни, впереди много дел – обычных, но важных, как всё, что он делал в своей странной жизни.
Относиться к каждому своему делу, даже самому пустяковому, как к важному, – это сильно осложняет жизнь. Радомир улыбнулся. «Не желаю по-другому», – сказал он себе. Долг призывает молча – так сказал ему много лет назад первый его командир, Владен. Поэт был в душе…
Стоп. Вот сейчас важное дело: выбросить из головы все, дать себе покой до рассвета.
Но заснуть не удавалось, что-то беспокоило.
Внезапно Радомир понял: надо снова идти на ту сторону. Даже не понял, а ощутил: тот немногословный смуглый человек, с которым встретились в мерзкой страже Города, ждет помощи. «Воин» – назвал его тот человек. Правильно. Воин – всегда, кем бы ни числился. От себя не уйдешь. Или – уйдешь, но себя и потеряешь. Останешься неведомо кем.
Он легко выскользнул из-под одеяла, тихо-тихо оделся, поглядывая на Милену при свете луны, заглядывающей в окно. Открыл задвинутый в дальний угол сундук, извлек широкий пояс потертой кожи, туго затянул его на талии, вложил кинжал в ножны и вышел из жилища.
Хорошо, что на ногах кроссовки, это удобная обувь, и она позволяет ходить бесшумно. Даже хромому.
Радомир уже подходил к Двери, когда раздалось отчаянное:
– Подожди!
Он обернулся. Да, конечно. Милена. Как бы он ни старался не разбудить ее – услышала. Она же своя. Она такая же, как он.
В одной рубашке, босая, тяжело дышит, но – бежит. Бедная… Ей ведь не меньше досталось накануне…
– Ты бросил меня! – гневно выкрикнула Милена в лицо Радомиру. – Ушел тайком!
Он всмотрелся. Слез нет, есть боль.
– Прости, солнце мое, – мягко сказал он. – Я должен. Это совсем не то, что вчера… И я никогда тебя не брошу, но… Сейчас – вернись. И жди меня. Я должен.
– Ты бросил меня! – повторила Милена. – Говоришь, что должен, – верю. Почему один? Почему не взял меня с собой?
Радомир задумался. Рассказать, объяснить? Так ведь и рассказывать нечего, кроме ощущений. А как их передашь? Он ведь не поэт, он просто воин.
– Послушай, – проговорил он. – Я нужен там, в Городе. Я это знаю, но передать… ну, не умею. Прошу тебя. Приказываю тебе! Будь здесь до заката. Спросят обо мне – скажешь: решил рубежи обойти, в последний раз. После заката… любовь моя, ты почувствуешь, где меня найти, если мне понадобится помощь. Этого не объяснить, это как в бою. Понимаешь?
Милена опустила глаза, и Радомир залюбовался ею.
– Ты пройдешь? – еле слышно спросила она. – И вернешься?
Воин легонько коснулся губами чистого лба женщины, прошептал:
– Луна пошла на убыль… Даже к лучшему, Дверь уже не охраняют. Я пройду. И ты пройдешь, а вернемся вместе. Обещаю.
Милена строптиво дернула подбородком, потом коротко сжала руку Радомира, отстранилась и быстро пошла обратно.
Воин прошептал нужные слова, миновал Дверь и оказался на той стороне, на окраине кладбища, среди свежих могил; не теряя времени, двинулся по аллеям, забирая все левее. Что-то подсказывало ему, какое направление держать.
До восхода солнца оставалось около часа.
3
Дорога к Божьему озеру недлинна. Более того, эта дорога удобна и приятна, особливо по предутреннему холодку.
Но то – для взрослого, здорового человека. Андрейка же человеком не был, а был Андрейка маленьким жировичком-харчевником. Не первой молодости к тому же, хорохорься не хорохорься. Да еще тяготы прошедшего вечера, да ночная бесшабашная гулянка, да волнения с Кирушкой… приятные, радостные, но ведь все равно волнения! А уж неожиданное осознание – должен, должен! – такое кого угодно добьет. С ног свалит.
Эх, кого угодно – но не его, не Андрейку. Он брел по пустой – ни людей, ни машин – дороге, спотыкался, в поясницу тут же стреляло, и жировичок непроизвольно ойкал, а порой и слезу пускал. Но брел.
Еще болела коленка. И на полпути стало тянуть в паху – не то чтобы неприятно, но идти мешало. «Это все Кирушка, – подумал Андрейка, – это я ее, лапушку мою, вспоминаю».
