Ирина Булгакова - Черный завет
– А граф убережет?
– Граф, – Тереса мечтательно закатила глаза. – Граф красавчик, не быдло какое-нибудь. Мне такие никогда не доставались. Езжай с ним, – она вдруг подалась вперед, и Доната увидела, как в ее глазах заплясали огни. – Хоть одна ночка, хоть две, хоть десять, а все твои будут. А ночью с мужиком, хоть граф он, хоть кто, такое можно вытворять, что прилипнет к тебе, не оторвать. А уж у графа никто отнять не посмеет. Эх, жаль, ничему я тебя научить не успела, Дон… на, – она улыбнулась. – Да ничего, с таким красавчиком сердце телу подскажет – слушайся больше… И про Веселый дом в Славле в голову не бери, слышала я под дверью, чем тебя Исидор пугал. Славль – большой город, там домов этих, как собак нерезаных. Между нами: Влад знал, что ты девка?
– О чем ты?
– Значит, знал. Так я и думала. То-то я смотрю, я к нему и так, и этак, а он…
– Вот еще, – не сдержалась Доната, только чтобы не слушать. Но Тереса поняла ее по-своему.
– Хватит разговоры разговаривать. Пора и собираться. Сейчас человека из тебя делать буду.
– Какого еще человека? – недоброе предчувствие мелькнуло в душе.
– Какого – какого… Красивого! Времени, жаль, мало. Карета для тебя готова. Расстарался граф, знать в душу ты ему запала. Распорядился, чтобы в платье тебя обрядили, не чучело же ему в Славль везти? Прическу тебе сделаю, лицо в порядок приведу.
– Я не хочу лицо, – отодвинулась Доната, и Тереса поймала ее красноречивый взгляд.
– Сильно мазать не буду. Чуть губы трону, я рябиновую помаду сама варю. И глаза чуть. А на меня не смотри. Краска – это как сладкое, знаешь? Сначала кусочек сахара сладким кажется, а после и целой сахарной головы мало. Вот смотри теперь, у меня и зеркальце имеется. Все мужики, кто над тобой издевался, локти кусать будут, – Тереса поставила перед ней зеркальце на подставке.
Где она раздобыла это платье, осталось неясным. Благородный темно-красный бархат, стянутый корсетным поясом до такой степени, что вдруг появилась вполне привлекательная грудь, которую едва скрывало тонкое кружево. По части прически Тереса тоже оказалась настоящей мастерицей: она умудрилась собрать недлинные волосы и стянуть на макушке заколкой. Тонкая шея, обнаженные смуглые плечи, оттененные светлым кружевом, слегка тронутые чем-то зеленым под цвет глаз веки, да подчеркнутая линия упрямых губ.
Доната не узнала себя в зеркале. С той женщиной, которую она видела, невозможно было договориться. Она не слушала оправданий, она не снисходила до просьб, ее не трогали мольбы. Она могла только одно – повелевать. В таких глазах не встретишь сочувствия, а такие губы не скажут «да». Им удобнее говорить «нет».
Доната не узнала себя, но это было именно то, что нужно, когда спустя некоторое время, собрав волю в кулак, заставив боль затаиться, ступила она на крыльцо. Платье было длинным и пришлось поддерживать его, чтобы не споткнуться. Но ни на миг она не опустила голову, глядя прямо перед собой.
Она шла одна через площадь, заполненную народом. И дух ярости, который исходил от нее, заставлял всех держаться от нее подальше. Здесь был весь поселок. Доната не удивилась бы узнав, что даже вышки лишились своих караульных. Враг мог запросто подступить вплотную к частоколу, никому не было до него дела.
Люди молчали, не спуская с нее жадных глаз. Доната и не знала, что у площади бывает столько глаз. Голубых, карих, глубоко посаженных, на выкате, удивленных, пронзительных. Как Лесник состоял из одних ртов, так площадь состояла из сотен глаз, которые ловили каждое ее движение. Как многоглазое чудовище, площадь шумно дышала, исторгая из темного чрева сопение, ахи, вздохи, короткие возгласы. Но чудовище лежало у ее ног, поверженное, и все что ему оставалось – жадно вдыхать ее запах.
Среди сотен пар устремленных на нее глаз, Доната поймала единственный, лишенный пары. Второй глаз был закрыт черной повязкой – чудовище навсегда сохранило память о прошедшей ночи. И острый шип, кольнувший в сердце Донаты, тотчас расцвел красным, как кровь, цветком.
– Ты была так прекрасна, Донатэ, что я впервые себя пожалел.
Берт старался казаться насмешливым, но она видела, как нелегко ему это дается.
– Берт, я…
– Молчи, – он обозначил жест, словно хотел закрыть ей рот. – Я не хочу слышать ни одного слова. Я не хочу знать, какая сила гонит тебя прочь. Но я благодарен ей за то, что привела тебя в Гранд. Но, Донатэ, я хочу, чтобы ты знала: когда, наконец, ты закончишь то, что задумала, тебе не обязательно оставаться с Ладимиром. Ты вполне можешь поступить по-другому. Вернуться ко мне, например.
Свет факела, который он держал в руке, прятался за близкими деревьями. Тропа, по которой предстояло спуститься к реке, а потом пройти до настоящего Леса, а там уже и до разрушенного Белого города – терялась в темноте. Ладимир ушел вперед. Не хватило терпения дожидаться, пока они с Бертом попрощаются.
Берт не хотел ее отпускать. Яркий свет огня не терпел обмана и не терпел полутонов. И те нескромные желания, которые Берт умело скрывал под лучами далекого Гелиона, теперь отражались у него на лице. Он сжимал в руках факел, но Доната видела: более всего он хотел его погасить.
– Перестань заглядывать мне в глаза, Донатэ, – с досадой сказал он. – Не то я позову стражу, и вас вернут назад. Ладимира в казарму, а тебя – в мою постель.
– Ты действительно так этого хотел?
– Глупый вопрос, как, впрочем, и все твои поступки. Хватит меня мучить, жестокая девчонка! Жалко было мне уступить? Сейчас бы прощались по-другому. Я бы с легким сердцем проводил тебя в путь.
– А так?
– А так у меня складывается впечатление, что мои неудовлетворенные желания так и останутся неудовлетворенными. Затянула ты прощанье, Донатэ. Иди. А то я рискую получить стрелу в горло от твоего ревнивого кавалера.
– Берт…
– Да знаю, знаю. Он – смелый, благородный, красивый… Все, Донатэ, – он порывисто схватил ее руку, перевернул и поцеловал в открытую ладонь. – Слава Свету, война начинается, не до тебя будет.
Он повернулся и пошел прочь. Она послала ему вопрос в спину, как посылают стрелу.
– Почему ты помогаешь мне, Берт? Ты же знаешь, что была облава, и…
Он с готовностью развернулся и подошел к ней.
– Знал, что окликнешь. Я знаю, что ты не женщина-Кошка, о которой столько кричали, – он довольно улыбался и черные глаза сияли, удерживая свет факела.
– Как это? – не сдержалась она.
– Люблю, когда все остается по-старому. Никакая ты не Кошка. Не знаю, кому ты наступила на горло, и в связи с чем взбесился город. Я был с тобой в ночь полной Селии. Кошки могут… могли долго не обращаться, но в полную Селию природа брала свое. Ты можешь быть кем угодно, но ты не Кошка. Хотя знаешь, я ничего не имел бы против того, чтобы полюбоваться на это зрелище… Ну, вот, опять у меня одни любовные утехи на уме… Прощай.
