Константин Соловьев - Геносказка
— Вы дали мне чертов метроном! Он до сих пор отсчитывает удары в моей груди. Я слышу его стук! Но это не сердце. Не человеческое сердце! Я не могу чувствовать им, как чувствуют человеческим сердцем!
Другой человек на месте Гретель пожал бы плечами. Она не сделала и этого. За все время разговора она вообще не пошевелилась, не говоря уже о том, чтобы совершать какие-то жесты. С точки зрения геноведьмы, жесты — всего лишь бесцельный расход энергии. Пустая трата калорий.
— Больше я ничем не могу вам помочь, сударь лесоруб. Но мне показалось, что вы обратились ко мне не ради того, чтобы внутри вашего стального тела медленно некрозировал кусок бесполезной мышцы. Вы хотели вновь почувствовать себя человеком, ощутить давно забытый стук сердца. Я дала вам это.
Мехос зарычал, но Гретель уже повернулась к его соседу, раздувшемуся толстяку.
— И вас я помню. У вас была серьезно нарушена высшая нервная деятельность. Серьезная деградация головного мозга и низкий коэффициент умственного развития. Скорее всего, результат генетической болезни в вашем роду. Мне жаль, но геномагия была здесь бессильна. Нельзя научить думать то, что думать не способно. Даже за все деньги мира. Но я смогла помочь вам. Стабилизировать ситуацию.
— Вы вскрыли ему голову и засунули внутрь пучок иголок! — рыкнул мехос.
Толстяк быстро закивал, но, судя по его пустым глазам, он с трудом сознавал ход разговора. Присмотревшись, Гензель действительно заметил ровный розовый шов, разделяющий вдоль его покатый лоб — след давней трепанации.
— Не иголки. Стимуляторы нервных центров. Они гарантируют ему еще несколько лет почти полноценной нервной деятельности. Он не будет терять память, не превратится окончательно в овощ, останется способным ощущать хотя бы зачаточные эмоции. Если вы ожидали, что я дам ему новый мозг и он выйдет от меня мудрецом, то ваши ожидания были беспочвенными. Это не по силам даже геномагии.
На взгляд Гензеля, этот толстяк и так был овощем, чьего куцего сознания едва хватало для управления телом. Но в разговор он старался не вмешиваться. Это по части Гретель. Когда у нее закончатся слова, а у этих ребят — терпение, придет его черед выполнять свою часть работы.
— А я? — Человек-лев хотел было протянуть лапищу, чтоб схватить Гретель на плечо, но наткнулся на ее взгляд и отчего-то не решился сделать последний шаг. — Помнишь, что ты обещала мне, ведьма?
— Смелость. Я обещала вам смелость, сударь.
— Да! И где она, моя смелость? Где она, я спрашиваю?
Гретель коротко усмехнулась. Гензель знал, что ее усмешка — не вполне то же самое, что усмешка обычного человека. Не обычное, принятое в разговоре среди людей, напряжение мимических лиц. От улыбки геноведьмы непроизвольно хочется осенить себя священным знаком Двойной Спирали. Особенно жутко эта усмешка выглядит в сочетании с пустыми глазами, которые, кажется, смотрят сквозь собеседника, и ничего не выражающим, сродни маске, лицом.
Вы все не понимаете сути геномагии, — произнесла Гретель. — Оттого и просите того, что невозможно. Геномагия — способ воздействия на материю, но она не всесильна. Вы же ждете от нее чуда.
— Хватит болтать! Где моя смелость, ведьма?
— Смелость — не орган и не железа, которую можно пересадить. Я стимулировала ваши надпочечники для выработки большей дозы норадреналина, но дело не в нем. Едва ли вам нужна была смелость. Мне кажется, причина вашего беспокойства в другом. Вы слишком презираете физическое уродство своего тела, свои собственные генетические пороки. И смелость едва ли вам в этом поможет.
Человек-лев хлестнул себя хвостом по боку.
— Ты лжешь, ведьма! Ты украла наши деньги! Ты посмеялась над нами!
Он медленно надвигался на нее. По сравнению с хрупкой фигуркой Гретель этот мул казался огромным и несокрушимым. Одного удара его лапы должно было хватить, чтобы смять ее, раздавить, вбить в брусчатку. Но Гретель даже не попятилась. С прежним спокойствием стояла на месте, не делая и попытки отстраниться. Нечеловеческая выдержка. Выдержка настоящей ведьмы, подумалось Гензелю, человека, слишком глубоко погрузившегося в запретные тайны геномагии, чтобы интересоваться чем-то насущным и обыденным. Вроде сохранности своей головы.
Вот почему рядом с ней всегда должен находиться брат-защитник.
— Отойдите, — сказал он негромко, приподнимая мушкет. — Я, конечно, не геномаг, но кое-какие чудеса делать умею. Если вам не нравится то, что вы получили, я легко могу вышибить все, что вы получили, обратно. Только это будет немного больнее, чем при работе сударыни Гретель…
Какую-то секунду ему казалось, что это может сработать. Что эти трое, давно потерявшие человеческий облик, эти изуродованные дети грязного города вдруг одумаются. И отступятся. И что-то человеческое вдруг проклюнется сквозь их искаженную, полную генетической скверны оболочку. Но это длилось всего секунду.
— Взять ведьму! — проскрежетал мехос, расставляя огромные, гудящие гидравликой лапы. — Рви их!..
Им не было нужды распалять себя. Они уже были готовы, только ждали подходящего момента.
Гензелю приходилось слышать от бывалых воинов, что во время боя время растягивается, а каждая секунда превращается в минуту. Он сам ничего такого не испытывал. А то, что он испытывал, едва ли было кому-то знакомо.
Он просто ощутил, что хищник, плавающий в непроглядных черных глубинах его внутреннего моря, давно напрягшийся в ожидании добычи, поднялся к самой поверхности. Он чуял свежую кровь. Грязную, не вполне человеческую, но горячую и сытную. Этого было довольно.
Кровожадный хищник с гибким и сильным телом акулы. Хладнокровный и в то же время алчущий крови. Спокойный, как сама смерть. Гензель слишком долго сдерживал его. Пришло время дать ему свободу.
Человек-лев, стоявший за спиной Гензеля и Гретель, наверняка считал, что успеет первым. Что его лапа, вооруженная острейшими когтями, вскроет черепа наглецов, пока те таращатся на громыхающего мехоса. В конце концов, он тоже был хищником — опытным, бесшумным и очень ловким. Он знал: самая легкая добыча — та, что смотрит в другую сторону.
Возможно, он просто никогда не сталкивался с акулами. И не знал, что их холодные, как вечная ночь, и столь же равнодушные глаза могут смотреть в любую сторону.
Ствол мушкета крутанулся в руке Гензеля и вдруг уставился в живот мулу. На таком расстоянии не было нужды целиться, даже если стреляешь себе за спину. И Гензель не целился. Он знал, что попадет, еще до того, как курок колесцового замка, звонко клацнув, сработал. Механизм не подвел. Негромкий хлопок сгорающего на полке пороха — и сразу же мгновенно оглушающий грохот мушкета.
![Надежда Кожушаная - Нога [киносценарий]](/uploads/posts/books/276827/276827.jpg)
