Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – виконт
Черные холодные волны с размаха бьют о стены и… рассыпаются, не успев даже прикоснуться. Однако со стороны равнины черные струи вливаются и вливаются в это море, подпитывают, уровень темного моря незаметно, но ощутимо повышается. Я страшился думать, что случится, когда черные волны поднимутся выше стен. Там в монастыре не все святые да подвижники, которым мрак не страшен. Большинство же простые монахи, а то и вовсе послушники, их мысли больше заняты пока что обильной жратвой и бабами, эти не выдержат фрейдистский удар…
– Надо, Зайчик, – сказал я дрогнувшим голосом, – тебе вроде бы Тьма не страшна, ты сам порождение Тьмы… как говорят. Это я не в укор, я сам еще тот светоч… даже и не знаю, почему мне дали нести свечу… да еще в такой ветер…
У подножия холма тьма едва-едва покрывает низкорослую траву, конь вступил в нее бесстрашно. Я присматривался, прислушивался, однако для Зайчика эта тьма просто не существует. Я пустил его дальше, чернота как будто подрагивает под ударами копыт и мощью крупного тела, наконец поднялась до брюха, коснулась подошвы моих сапог, ощутил себя как на водных лыжах, инстинктивно поднял ноги, но, устыдившись, поспешно опустил.
Ногам стало холодно, потом я сообразил, что это от страха, от ощущения, что должно быть так, разозлился на свою чувствительность, ишь, интеллигент бесхребетный, хоть и без шляпы, заставил себя выпрямиться, ноги упер в стремена и вперил гордо взор в серебристые, словно покрытые плотной паутиной, стены христианской твердыни.
– Лучше белые ночи, – сказал я, храбрясь, – в смысле, вот такие лунные, чем черные дни!
Чернота захлестнула мои плечи, затем конь на минутку пошел по низине, тьма накрыла с головой. Однако монастырь все так же блистает в чистом ночном воздухе. Я вижу отчетливо и все вокруг, и в то же время как бы другим зрением зрю эту странную субстанцию, мрачную, гнетущую, пугающую… если позволить себе испугаться.
Я заорал во все горло…
– Нам не страшен черный волк, черный волк, нас у Бога целый полк, целый полк…
С неимоверной высоты прогремел мощный голос:
– Сын мой, о Господе нашем говорить надо более уважительно… Но тебе, конечно, простительна любая дурь, ты ведь паладин!
Вздрогнув, я выслушал, ответил со всем смирением:
– Отце, вы меня возликовали… велико! Я думал, придется колотиться в ворота, аки вифлеемский баран о ясли, а вы уже и мой паспорт просмотрели… Войти можно?
Голос ответил:
– Можно даже въехать. Конь у тебя непростой, как погляжу.
– Проще пареной репы, – заверил я поспешно. – Простая деревенская лошадка… Ее выбраковали, плуг таскать не может, вот и того…
Рядом с воротами открылась без скрипа калитка. Пригнувшись, я протиснулся, не покидая седла. Калитка сразу же закрылась. Я поспешно оглянулся, не хлынет ли следом черная волна, сметая все, как в прохудившуюся дамбу, но тьма на месте, словно ее удерживают не стены, а незримый панцирь вокруг монастыря.
По двору заметались длинные красные тени. Ко мне спешили два монаха с горящими факелами в руках. Со стены спустился плечистый бородач, настоящий Стенька Разин, смоляные кудри и такая же разбойничья борода, перехватил мой пугливый взгляд, брошенный на калитку.
– Что-то увидели, благородный сэр? – спросил он понимающе.
– Да так, – ответил я надменно, я же рыцарь, мне все до развилки, – ерунда богословская.
– Что-что? – переспросил он.
– Там все залито грязью, – объяснил я. – Впрочем, убирать ее вам. А мне бы отыскать того, кто пачкает мир, как перепуганная каракатица. Я бы его в этом дерьме утопил собственными руками.
Он криво улыбнулся, но в глазах я уловил удивление.
– Если благородный сэр смог такое увидеть, то он так же прост, как и его конь. Вам нужен ночлег, приют?
– С этим потом, – отмахнулся я. – Я хотел бы увидеть вашего генерала… или как его там, магистра. Ну, настоятеля, приора, аббата!.. У меня крайне важные новости.
Он не двигался с места, как не двигались и монахи с факелами, взяв меня в середину треугольника. Краем глаза я заметил короткий блеск на ближайшей крыше, кивнул бородачу:
– Лучники?
– Арбалеты, – объяснил он злорадно. – Вон там и вон там. Не всякий лук пробьет рыцарский панцирь, зато арбалетная стрела…
– Ну, – ответил я, – мой не пробьет и арбалетная. Но не будем спорить, у меня в самом деле важные новости.
– Говорите, сэр.
Я пожал плечами.
– Откуда я знаю, что вам можно доверять?
– Сэр, у вас большой выбор?
Я посмотрел по сторонам, вздохнул.
– Ладно, будем верить, что среди вас нет шпионов… Или, по крайней мере, среди вас троих. Словом, король Барбаросса жив.
Бородач скептически скривил губы.
– Он убит. Об этом поклялись на Библии все, кто вернулся с охоты.
– И громом их не сразило? – поинтересовался я. – Значит, Господь желает, чтобы это сделали мы. Своими мечами! Меня зовут Ричард Длинные Руки. Я – паладин Господа Нашего. Я требую, чтобы ты разбудил настоятеля, ибо на чаше весов судьба не только монастыря, но и всего королевства. Через три дня все это затопит Тьма.
Бородач буркнул с неуверенностью:
– Выстоим.
– Нет, – отрезал я. – Захват королевства готовился долго.
Один из монахов внимательно посмотрел мне в лицо и, не дожидаясь знака от бородача, повернулся и побежал в сторону главного здания.
Я осматривался, чувствуя, как блаженная улыбка идиота расползается по всей харе. Странное чувство защищенности, уюта, казалось бы, совершенно несовместимое с этими подчеркнуто суровыми и аскетичными стенами, мрачными постройками, лишенными всяческих украшений, медленно заполняет грудь. Я не могу себя чувствовать здесь своим, я всегда при каждом удобном случае смеялся над попами и вытирал ноги о церковь, рассказывая анекдоты о пьяных попах, но сейчас в стенах этого монастыря чувствую, что попал к своим родным и близким.
Впрочем, если покопаться глубже, то даже из почерпнутого из школьных учебников видно, что кроме распространения опиума для народа церковь владела третью всех обрабатываемых земель в Западной Европе, лишь только она, церковь, поддерживала и развивала образование, культуру и даже науку. Только в монастырях сохранялись и переписывались от руки античные рукописи, иначе до нас вообще не дошли бы сочинения Аристотеля, Платона, Геродота, Сократа и прочих-прочих великих умов древности.
Школы создавались и поддерживались только церковью, королям не до образования народа, так же точно и университеты создавались монастырями и при монастырях. Надо ли удивляться, что все великие ученые тех веков, которых мы привыкли называть основателями физики, химии, оптики и прочих наук, были монахами? И даже генетику создал, развил и обосновал монах Мендель, экспериментировавший в монастыре с горохом, благодаря опытам с которым и вывел законы наследственности?
