Мария Семенова - Валькирия. Тот, кого я всегда жду
— Плачешь, — сказала я, и он встрепенулся. У меня глаза были сухие. Я сказала ещё: — Поймёшь когда-нибудь, отчего воину можно плакать, отчего нет. Ступай себе домой, если хоти нет сопливой девке служить.
Твердята поплевал на широкие ольховые листья, неверными пальцами прижал к волдырям. Бережно натянул сапог, ещё не просохший… взял другой и спохватился:
— А ты как? Я усмехнулась:
— Да как-нибудь.
— Негоже, — молвил Твердята. И вдруг протянул второй сапог мне: — Сделай милость, Зима Желановна, прими!
— Не серчай, дитятко, на Милонега, — сказал мой наставник. — Он на всём свете любит лишь одного человека: нашего Бренна…
Постепенно мы вызнали с Блудом, что Грендель когда-то ходил у князя Рюрика в кметях, и люди считали его храбрецом, каких поискать. Всего-то раз он поколебался в бою, поберёг себя, отступил, бросив раненого побратима… Но с той поры уцелевшего мучило одно и то же видение: всякий раз, когда смерть зажигала красное пламя на концах вражьих мечей, метилось Гренделю, будто спешит, спешит ему на выручку когда-то преданный побратим, идёт в шеломе и кольчуге, укрывшей голые рёбра, с копьём в костлявой руке…
Оттого он не мог усидеть долго на месте, жил когда в Ладоге, когда у Вольгаста, смотря где злей было немирье, искал, чтобы государыня Смерть решила от муки, вернула ясный рассудок. О прошлом годе погнало его аж за самое Варяжское море, на корабль то к одному, то к другому вождю… А дом знал всё равно там, где ставил стяг наш воевода. Только Мстивоя как Обдует слушался Милонег, только ради него был готов голыми руками ломать любого врага…
Однажды мы снова взялись вопрошать Хагена о распятом Вожде.
— Я расскажу лучше, я сам христианин, — сказал подошедший Грендель. Он был в добром расположении духа, и мы дождались его повести: — Когда мы осаждали монастыри, нам порой предлагали креститься и всем обещали подарки. Я девять раз принимал крещение и, бывало, получал нарядную одежду, но бывало, что и рваньё!..
А больше в ту осень ничего весёлого не случилось. Трижды к нам из-за стен долетал по ночам дальний собачий вой, заунывный и жуткий, как над мертвецом, и наутро люди шептались, что, мол, Гелерт и Арва тотчас поджали хвосты и юркнули под лавку, и выманить не удалось… А сторожа на забрале не могли взять в толк, отколь слышался вой.
Многие понимали, что это было скверное предвестие для вождя. Могучие воины хмурились бессильно: даже их червлённые кровью щиты не укроют его от напасти. А Перун, хранящий вождей, уже скоро смежит глаза до весны. Сам воевода вёл себя как обычно. Только однажды я услыхала, как он негромко сказал возмущённому чем-то Плотице:
— И не перечь мне, когда я говорю, что это не убыль.
Ответ старого храбреца я повторить не решусь, подобными словами только гнать прочь костистую нечисть. Наверное, снова шла речь о его деревянной ноге и о том, что придётся ей торчать в гриднице с хозяйского места. Помню, я стиснула в ладони дедушкино громовое колесо и долго звала Перуна, упрашивая помочь. Вождь честен дружиной, дружина честна вождём. Как уйду? Древнего Вождя тоже бросили, когда отвернулась удача…
Мы спускали корабль на воду ещё несколько раз. Рюрик закрыл новогородцам прямой выход в море. Упрямые Вадимовы гости пробирались волоками, тащили по просекам добро и лодьи в другие реки из Мутной. И именно ныне, когда холодное Нево лютовало то и дело: может быть, не так пристально стерегли его воеводы, сидевшие по городкам? За других не скажу, но мимо нас птица незамеченная не пролетала. Наш корабль дважды догонял гружёные пузатые лодьи, и оба раза, когда те уже хватали луки для боя, мы подворачивали парус, смиряя прыть судна, и загоняли новогородцев назад в ту самую реку, из которой они было выбежали. Да напоследок ещё проходили на расстоянии громкого окрика, и воевода не сулил милости, буде вновь попадутся. Его знали неплохо и торопились убраться. Кмети, давно не рывшиеся под чужой палубой, ворчали, но больше для виду. Велика слава, если от одного твоего паруса кидаются наутёк и не дерзают выникнуть снова!
А иногда, проходя вдали берега, мы внимали глухому, могучему гулу с морского дна… Нам, жившим морем, здешний Хозяин был вроде своего Домового, и обычно кто-нибудь спрашивал:
— К худу, батюшка, или к добру?
Ответ Морского Хозяина звучал в плеске волн, в криках носившихся птиц. Все умели их толковать и разгадывали вперебой. Воевода не вопрошал ни о чём.
Как-то утром мы выскочили из-за мыса прямо на торговую лодью. Мы шли на вёслах, сняв мачту, и пали на них, как сокол Рарог с небес. Люд на встреченном корабле собрался смекалистый. Не выпустили ни стрелы. С лету взогнали корабль на прибрежный песочек. Выскочили в мелкую воду и убежали в лес. Они знали, что мы не станем преследовать. Наша лодья сидела не так глубоко и подошла без труда. Молодые воины полезли смотреть, что нам досталось, и только тогда из-под палубы кинулись три пригожие девки. Невольницы, которых везли продавать. Ребята живо поймали их за русые косы, привели назад плачущих с перепугу, воины разглядывали. Теперь станут жить у нас в Нета-дуне, портомойничать, подметать, готовить еду. И обнимать кметей, которые их изберут. А там наденут крашеные наряды, бусы примерят. Родят деток, совсем свободными назовутся, как. Правда велела. Да. В чужой воле — хозяйской, родительской, мужниной — жизнь, может, и сытая, но я никогда не буду рабыней. Прежде убьют. Не умею лучше сказать.
Мы завели смолёные ужища, кмети сели по двое на весло и стащили с мели добытый корабль. Подняли парус, и он послушно побежал за нами домой. Может, вождь продаст его ещё каким-нибудь торговым гостям а может, свои купцы заведутся, хоть сыновья Третьяка, такие и за морем не оплошают, сыщут, что показать…
Небо в тот день было особенно тёмным и низким, ветер кусался. Потом пошёл снег. Крупные тяжёлые хлопья падали в серые волны, гусиным пухом выстилали дальние берега.
— Скоро ваш Самхейн, — припомнил Плотица, вытряхивая снег из бороды.
— Скоро, — сказал вождь.
Галатский Самхейн наступал в первый день нашего месяца грудня. Галаты делили год пополам, на зиму и лето, и в Самхейн распахивались ворота зимы, выпуская холод и смерть на долгих полгода, до праздника весенних огней. Скверный день, этот Самхейн, а того хуже ночь перед ним. Велета рассказывала на ухо — громко рассказывать боялась, — что в этой ночи падали все препоны между мирами и время рвалось, как полотно, открывая лик вечности, и зловещие древние силы выламывались из узды, наложенной когда-то Богами… Почти как у нас в Корочун, только наш праздник был светел, он солнышко к весне поворачивал, а Самхейн ничего доброго не сулил. Да. Про чужую веру наслушаешься всякого страха, сам из дому не пойдёшь. Лучше уж держаться опричь!
Вместе с датским, драконоголовым, у нас стало теперь три боевых корабля, и они сменяли друг друга в дозоре, так что из трёх воинов двое сидели у очага, пока третий плавал. В промежутках походов мы чинили щиты. Объясняли отрокам ратную науку и Правду воинскую — не бить в спину, не нападать ночью или на спящего, не обманывать после того, как уже поднят щит боевой шишкой к себе… Только вождь ходил во все походы подряд. Пересаживался с корабля на корабль и заглядывал домой на полдня, проведать сестру. Привязчивый Гелерт кидался с визгом навстречу, вставал на задние лапы…
Походники сказывали — однажды близ устья Мутной им встретился на лодье сам князь. Я жадно спрашивала, жалея, что не досталось взглянуть. Баяли, князь был сед, но глаза имел соколиные, не плоше Блудовых, а сам глядел крепким и быстрым, и к исходу зимы ожидал рождения сына. В другой раз, опять без меня, мелькнули за мокрым каменным островом полосатые паруса и зубастая раскрашенная голова, и храбрые свей из города Бирки принялись вооружаться для боя, но вождь велел поднять мирный знак и пропустил, лишь спросил, что слышно хорошего… от похода к походу море становилось пустыннее, выпадавший снег уже не таял по берегам, и на всякий случай под палубой прятали лыжи. К тому времени, когда опять настал наш черёд, уже дважды дозорные возвращались, не встретив ни корабля, и до Самхейна оставалось всего несколько дней. Или ночей, как считали время галаты. Это будет последний поход.
Рыжий Твердята принёс на корабль мой щит и копьё, тёплое одеяло, кошель с кольчугой и шлемом. Я знала заранее, что в кошеле припрятан гостинчик: медовые пряники, горсть калёных орехов. Я выговаривала Твердяте, но отрок только моргал. Он был выше меня на полголовы. Он очень ревниво взялся служить мне с того дня, после которого мы долго ходили хромыми. Будет мне беспокойство весной, когда Соколиное Знамя вновь начнёт осенять молодых.
— Удачи тебе, — сказал он и покраснел, и мне стало тоскливо. Нас провожало много народу, все воины, только вчера втащившие на берег корабль, и отроки, которых вождь в боевые походы не брал никогда. Стоял меж ними Некрас. Я видела, он подходил к воеводе и без устали повторял: возьми, пригожусь.
