Пола Вольски - Сумеречные врата
Она чувствовала себя непослушным ребенком. Но нет, она уже не ребенок — взрослая воровка. Подлая шпионка, орудие вонарцев, их творение и жалкая подражательница.
Изменница.
По крайней мере, в глазах гочаллы.
Но гочалла ошибается. Джатонди вскинула голову. Мать не права, а она всего лишь подчиняется необходимости, и нечего заниматься самобичеванием.
В глаза ей бросилась накрытая золотым покрывалом постель. Древние занавеси, за столетия выцветшие почти добела. Драгоценные ковры, вытертые до основы. Великолепная мебель, изъеденная жучком. Пышный куст лурулеанни в большом алебастровом горшке. Мать до смешного дорожила этим растением и никому не позволяла касаться его. Неподвижные опахала над головой. Неподвижный воздух, сохранивший едва уловимый аромат материнских духов, горьковато-пронзительный запах горных трав. Неосязаемое и неуловимое присутствие гочаллы. Ее мыслей. Ее надежд и обид. Не время думать о них. Ящики и дверца шкафа, заподлицо вмурованного в стену. Столики, светильники, подушки. Золоченый секретер — редкая уступка западному стилю.
Джатонди шагнула к секретеру. Ящики не заперты. Наскоро обыскав их, она обнаружила пачку старых писем, перевязанных полинявшей ленточкой, счетные книги, бумагу, перья, чернила, список приглашенных гостей тридцатилетней давности и миниатюрный портрет отца на пластинке слоновой кости, крошечную костяную шкатулку с двумя прядками волос: черной и серебристой, и наконец, в среднем ящике — дневник гочаллы Ксандуниссы, переплетенный в черную кожу с золотым тиснением.
Джатонди нерешительно взяла дневник в руки. Конечно, никаких замков: гочалла не может представить, что в ее доме найдется человек, столь низкий… столь подлый… который опустится до того, чтобы…
Ее рука дрогнула и сама потянулась положить дневник на место. Джатонди сдержала порыв. Она не собирается вынюхивать чужие тайны. Только перелистает тетрадь в поисках коротких строк стихотворного пароля-ключа. Она твердо придерживалась этого решения, пока в глаза ей не бросилось собственное имя. Невольно задержав взгляд, она начала читать. Твердый и понятный почерк матери. Совсем недавняя запись:
Проходят дни, а гочанна Джатонди упорствует и не желает просить ни материнского благословения, ни снисхождения повелительницы. Ее бунт граничит с изменой и заслуживает пожизненного изгнания, но слабость мешает мне произнести приговор. Ее непокорство и постыдное безразличие к судьбе Кандерула наполнило скорбью мое сердце. В ней — чистая кровь, ее Сияние не замутнено. Не понимаю, откуда проникло в нее зло. Но так мягко и полно любви материнское сердце, что признаюсь, я простила бы ее, простила бы и не упрекнула ни словом — если бы только она признала свое заблуждение. Пусть падет на колени, пообещает быть послушной — и я снова обниму ее. Но ее сердце из камня, она не думает ни обо мне, ни о Кандеруле, и здесь, в одиночестве, в тишине своей кельи я проливаю горькие слезы над ее падением…
Гочанна захлопнула тетрадь. Ее ожег стыд, словно, подсматривая в замочную скважину, она увидела мать голой. Листок, заложенный между страницами, выпорхнул и приземлился на пол. Девушка подобрала его и прочла ровные короткие строки:
Ключ к Замку
Сторож верный и надежный,
охраняй в Святыню дверь.
Древних знаний ты не выдай,
вору хитрому не верь.
Ты от всякого пришельца
Нашу тайну сохрани,
лишь по слову моему
дверь послушно отвори.
Детский стишок. Считалочка. Веселым человеком был Ширардир или кто-то из его преемников. Джатонди быстро запомнила звонкую песенку, вложила листок обратно в дневник, положила тетрадь обратно в ящик и ушла.
Вернувшись в западное крыло, она не нашла Чаумелля. Сейчас ей было не до поисков и не до размышлений, куда он мог запропаститься. Пробежав по коридору к купальне, Джатонди заперлась там, наполнила ванну водой, разделась и долго отмывалась щеткой и ароматным мылом. Она растерла кожу докрасна, и все равно не чувствовала себя чистой.
«…и кощунственный вонарец во Чаумелль нашел убежище в сстенах УудПрая, куда мы не можем посследовать за ним. Здессь он убил ещще одну из наших крылатых сесстер, и весе же гочалла не изгнала его из ссвоего дома. Мы ожидаем за сстенами дворца. Рано или поздно неверный покажетсся…»
Странно шипящий голос вивури умолк. Из-под темного капюшона зеленоватым блеском светились глаза.
Безмолвным жестом КриНаид-сын отпустил говорившего. Жрец-убийца с поклоном попятился к выходу, не сводя взгляда со своего повелителя, пока их не разделила закрывшаяся дверь.
Не бывает у людей такого блеска в глазах — но ведь в нем течет немало крови верхнего плана. В ДжиПайндру такое — не редкость, но теперь каждый обладатель этой крови драгоценен. Вивури — Безымянный, как и все они — нес в своем теле материю Ирруле. Потомок божественного отца-Аона, родич КриНаида — он мог принести Отцу щедрую жертву.
…И тем возвыситься до лучезарного покоя в окончательном единении с бесконечным.
Кровь верхнего мира, пища Аона. Крошечные частицы ее были разбросаны по всему храму, как золотая россыпь, слишком скудная для разработки. Но теперь, в час великой нужды, каждая крупица ее драгоценна. Вклад вивури, пусть скромный, будет принят с радостью.
А весть, принесенная им… Вот и ответ Лучезарной Ксандуниссы на призыв ВайПрадхов. Ответ, не высказанный вслух, но от того не менее красноречивый. Правительница Кандерула укрывает вонарского лазутчика. Решение гочаллы ясно без слов. Она не дочь Отца, не сестра Сынам. Она связала свою участь с чужеземцами, чье назойливое присутствие в Кандеруле стало нестерпимым. Наконец настало время Авескии очиститься, долгожданное время, но возжечь очистительное пламя может только Отец, а Отец пока… занят другим.
Не в себе.
Рассеян.
Без памяти.
Презирает мелочные заботы смертных. Холоден. Безразличен.
Впал в старческое слабоумие.
Непознаваем, непостижим. Его великий разум недоступен пониманию существа Исподнего мира.
Безумен. Потерян безвозвратно.
Всякая мысль об этом — святотатство. От такого есть верное средство. КриНаид-сын снял маску и застыл в неподвижности. Он изгнал из своего разума все мысли, открыв его свету сознания Аона. Подобное состояние полной открытости всегда означало мольбу, призыв. Опустошив свой разум, он впускал в себя Отца.
Но на сей раз отклика не было. КриНаид ждал напрасно. Минуты шли, а молчание оставалось молчанием. Пальцы Первого жреца — длинные сияющие щупальца — потянулись к величайшему из талисманов Ирруле, усыпавших его одеяние. Обычно возлюбленный Первенец, любимый сын Отца, не нуждался в искусственной поддержке. Но мир изменился. Несомненно, мощь Сияющего мира поможет восстановить разорванную связь.
