Анна Мистунина - Искупление
Он бросил на спинку стула плащ, снял и положил на столик перевязь с мечом. Кар молча протянул кубок. Эриан принял его и сел.
— Говори, — сказал он. — Если дело в чем-то давнем… Ты говорил, между вами ничего не было. Кати сказала мне то же самое. Неужели ты…
— Нет, Эри, нет! Ничего не было и быть не могло! Дело не в этом.
— В чем тогда? Ну же, Кар! Ты на себя не похож.
— Это… ошибка. Ты совершаешь большую ошибку, Эри. Ты император…
— А она — колдунья. Ты тоже. Ну и что?
— То, что…
Кар запнулся. «Давай. Скажи своему брату, что его возлюбленная — старуха трехсот лет отроду, что без крови она не протянет и пяти лет, что плоть ее сгниет и будет отваливаться кусками, потому что срок ее давно вышел. Скажи и послушай, что он тебе ответит!»
Язык беспомощно ворочался во рту. Кар не мог произнести этих слов, не мог и не хотел, потому что знал, как ответит император. Как посмотрит — с удивлением и стыдом за него, за Кара.
— Ну? — спросил Эриан резко. — Что же? Она убивала? Использовала для колдовства кровь невинных младенцев? Ты тоже все это делал. Я не откажусь от нее, как не отказался от тебя.
«Правильно, брат. Припомни мне все».
— Я люблю ее, — спокойнее продолжил император. — Впервые, наверное, в жизни, действительно люблю. Даже Верховный жрец не сказал мне ничего. А ты… Я думал, ты поймешь. Обрадуешься за меня.
— Я и рад бы обрадоваться, — неловко скаламбурил Кар. Заметив, что стоит перед императором с мрачным видом не то судьи, не то подсудимого, сел напротив. Отпил наконец вина. — Ты ошарашил меня, брат.
Эриан улыбнулся:
— Так-то лучше. Подумай, Кар, сколько было у меня женщин — тебя это никогда не беспокоило. А теперь…
— Это другое дело.
— Конечно, другое. Ей нет равных.
— Если говорить о всех тех женщинах… — Кар допил вино, наполнил снова кубки, свой и Эриана, и только тогда нехотя продолжил: — Ты влюблен, это понятно. Кати прекраснейшая женщина в мире, это тоже без сомнений. Но… Эри, я вижу. Ты бесишься, как жеребец в загоне, но до сих пор с ней не переспал. Не думаю, что Кати была бы против. Это значит, что…
— Верно, — теперь император улыбался от души. — Разве я могу поступить так с моей будущей императрицей?
Кар поперхнулся вином. Со счастливого лица Эриана впору было писать картины.
— Кати согласилась?
— Она согласится.
— Она не сказала «да»?
— Мы отложили этот разговор, — легкая тень набежала и тут же исчезла. — До победы. Она предрекла нам победу, брат, ты знаешь? Можешь представить, как я жду сражения!
— Верховный жрец знает? О твоем решении?
Император отмахнулся:
— Может, догадывается. Я не говорил — пока что. Он смирится, Кар, им всем придется смириться. Подумай сам, так суждено, так должно было случиться! Колдунья на троне Империи. О, да, храму это не придется по вкусу, но храм это проглотит. Я запихаю это ему в глотку! Никакой больше вражды, никаких убийств. Мир! Мир всем, как хотел мой отец, ведь за это они его убили! Ты понимаешь? Кар! Я с детства мечтал, чтобы у тебя была сестра, и я мог на ней жениться. Теперь она у тебя есть. Я женюсь на ней.
Император поднял кубок, словно провозглашая тост и осушил его в несколько глотков. Вытер усы тыльной стороной ладони. Кар молчал. Это и впрямь должно было случиться. Всю жизнь, кроме тех глупых одиннадцати лет изгнания, они с императором были неразлучны, и шепотки, порою громкие, были их привычной дурно пахнущей тенью. Тем паче, что император дал слово не вступать в брак, пока не закончится Нашествие — как тут не углядеть чего-то, выходящего далеко за рамки братской привязанности? Вот уж, поистине, глупость из глупостей! Но…
Кар пил, не чувствуя вкуса. В одном злые языки были правы. Место, с рождения занятое им, по закону принадлежало женщине. Сестре-принцессе. Сколько стоит Империя, наследники престола женились на молочных сестрах, и не Эриана вина, что ему, первому из всех, вместо сестры достался брат. Законы всегда мстят своим нарушителям. Император заплатил цену бездетности, беспорядочных связей и тайных, даже в детстве скрываемых мыслей, что все могло быть иначе, что его смуглый черноволосый брат и ближайший друг мог родиться женщиной. И вот появилась Кати. Смуглая, черноволосая, прекрасная, как звездная ночь… Кар не удержал горького смеха.
— Видишь, ты понял, — прошептал император.
Вино ударило в голову внезапно и крепко.
— Стоило, наверное, — с прорвавшейся злостью бросил Кар, — стоило сделать то, в чем нас всегда винили! Одним грехом больше, одним меньше…
Эриан не удивился и не разгневался.
— Я думал об этом, — сказал он спокойно. — Это не помогло бы, Кар. Стало бы только хуже.
— Знаю. Эри… налей еще вина.
Он проснулся поздним утром, усталый и разбитый, лежа в плаще и сапогах поверх жесткой походной постели, и не смог вспомнить, как оказался на ней. Последнее, что сохранила память — как сидели с императором в молчании, всегда наступавшем вслед за порывами откровенности, как дважды заканчивалось вино, и Эриан посылал за новым кувшином, и в последний раз Кар, перебив его, крикнул, чтобы принесли два. Дальше — темнота. Появись звероподобные сегодня утром, командовать войсками пришлось бы Чанрету. Или Верховному жрецу.
Кар тяжело приподнялся на локте. Выбеленное солнцем полотно над головой было палаткой — его собственной, надо полагать. Вокруг знакомо шумел, звенел, лязгал, стучал, топал и переговаривался войсковой лагерь. Издалека доносилось лошадиное ржание. Где-то с коротким звоном сталкивались клинки, и резкий голос комментировал удачные и неудачные выпады. Кто-то, совершенно не попадая в такт, распевал всем известную солдатскую песню о вдовушке, ходившей по ночам молиться на могилу мужа и возвращавшейся домой под утро «в мятом платье и с землею в волосах». Ноздри щекотал легкий запах дыма и жареного мяса.
— Есть кто-нибудь? — негромко позвал Кар.
Край полога, закрывавшего вход, сразу отодвинулся, и в палатку просунулась вихрастая голова молодого оруженосца.
— О, Зарамик, ты здесь, — Кар спустил ноги с кровати. Голова закружилась. — Принеси мне пить. И… не знаешь, его величество проснулся?
— Час тому как, — лукаво улыбнулся юноша.
«Мы отвратительны. Грязные, пьяные, кровожадные дикари. И Кати видит нас такими. Вот уж действительно, имперские манеры!»
— Вина? — спросил Зарамик, булькая чем-то в дальнем углу палатки. — А то папаша мой с перепою завсегда рассол пьет, так я мог бы…
— Ты опять?! — возмутился Кар. Получилось, видимо, недостаточно свирепо, потому что Зарамик хихикнул. Кар не нашел, чем в него запустить, поэтому просто велел: — Закрой рот и налей мне вина. Меня кто-нибудь спрашивал?
