Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 17
— Кого объегорил за последнее время? — спросила бывшая ведьмочка, а ныне ангел-практикант.
— Поверишь ли, практически никогошеньки не надул. Полный застой в моей жизни после того, как непререкаемые силы взяли и отстранили меня от проведения текущего Тысячелетнего Турнира.
— По слухам, Мефистофель вполне компетентный бес, — сказала Илит. — Можно не сомневаться, что он хорошо потрудится на благо вашей стороны.
— Можно не сомневаться. Как этот врун и прохиндей вцепился в случай проявить себя!
— Какой же бес не коварен? Такая уж должность.
— А я и не спорю. Коварство — дело святое. Но наглый обман — это свинство, это не по правилам!
— Чтобы Мефистофель унизился до банальной лжи — быть того не может! — сказала Илит. — Все крутом говорят про него, что он дьявольски честный черт.
— Ладно, может, я что-то не так понял, может, он и не занят обманом.
— Что ты не так понял? — выпрямилась на стуле Илит и навострила уши.
— Да так, пустяки… — протянул Аззи, дуя на кончики своих ногтей и постукивая ими по лацканам своей огненно-красной вельветовой куртки.
— Аззи, не дразни меня! На чем ты его поймал?
— Ни на чем. Просто подслушал кое-что…
— Что именно?
— Я слышал, как этот двуличный Мефистофель инструктировал Иоганна Фауста, участника в нашем состязании между силами Света и Тьмы.
— А почему бы ему не инструктировать Фауста? Ведь тот должен знать программу действий!
— Боюсь, что с помощью Мефистофеля он знает программу слишком хорошо! — воскликнул Аззи.
— Кончай ходить вокруг да около! Выкладывай, на что ты намекаешь!
— По правилам Мефистофель обязан предлагать участнику варианты выбора, так?
— Это известно всем.
— А я слышал, как он советовал Фаусту, на каком поступке остановить выбор и как именно добиться выполнения задуманного.
— То есть ты обвиняешь его в сознательном натаскивании участника Турнира?
— Именно. Короче говоря, забудь, милочка, об участии свободной воли в этом Турнире. В нем участвует одна воля — железная воля Мефистофеля!
Пока Илит таращилась на него с открытым ртом, Аззи со всеми подробностями передал разговор, подслушанный им в лондонской таверне, — как Мефистофель велел знаменитому чернокнижнику спасти Кристофера Марло, а также подсказал, каким образом это сделать.
— Аззи, ты просто хочешь посеять смуту… — пролепетала Илит.
— А я и есть вечный сеятель смут, — согласился Аззи. — Но то, что я рассказал только что, — чистейшая правда, я ни вот столько не приврал!
Илит какое-то время молча переваривала его слова. Она сделала два глотка из бокала с охлажденным нектаром — этот хмельной напиток делался в Вавилоне из амброзии до того, как Александр Македонский сравнял с землей крепостные стены города и истребил все запасы нектара и все питейные заведения, где его пили, — очевидно, в рамках тогдашней кратковременной антиалкогольной кампании (отчего всем антиалкогольным кампаниям всех времен предназначается такая короткая жизнь?).
Наконец Илит спросила:
— Если все сказанное тобой — правда, то дело обстоит крайне серьезно.
— А я про что толкую? Но ты понимаешь, что я в весьма затруднительном положении. Мефистофель мой коллега, мы с ним вроде как заодно, и было бы некрасиво с моей стороны настучать на него Верховному Совету, будь он даже трижды не прав. Однако и во мне, Илит, бьется сердце, исполненное горячего стремления к правде и справедливости — стремления не менее горячего, чем твое!
— Брось! — отмахнулась Илит. — Ты и все ваше бесовское племя об одном и думаете: как исказить истину и сотворить зло!
— Да, но с какой целью мы искажаем истину и творим зло? Чтобы воссияла правда! — воскликнул Аззи, привыкший прибегать к парадоксам всякий раз, когда обыкновенная логика была против него. — Просто мы, нечистая сила, идем к правде своими путями, хотя цель у нас с вами общая!
Илит не согласно мотнула головой, но ее улыбка говорила о симпатии к Аззи.
— Ты всегда был чертовски красноречив, этого у тебя не отнимешь!
— Демон, который не лжет во имя красоты, не заслуживает названия духа зла. Но мой рассказ о Мефистофеле — неприукрашенная правда.
— И все же я не могу взять в толк, чего ради Мефистофель пошел на нарушение правил? — произнесла Илит. — Если он спасет руками Фауста Кристофера Марло, это будет по-настоящему добрым делом — ведь драматург проживет дольше и успеет написать еще несколько прекрасных пьес!
— Ты видишь лишь одну сторону медали, — возразил Аззи. — Поскольку Марло отчаянный нигилист и подвергает осмеянию все добродетели, то и его новые пьесы будут служить возвеличению порока, а не прославлению добродетели.
— Аззи, — сказала Илит, — ты столько наговорил, что мне следует все хорошенько продумать и решить, как использовать полученные от тебя сведения.
— Используй по своему усмотрению, — посоветовал Аззи. — Я свою совесть очистил. Что, допиваем и в разные стороны? Думаю, у тебя тоже хлопот полон рот.
Илит кивнула, допила охлажденный нектар, и оба вышли из вавилонского питейного заведения.
А за перегородкой зашевелился тот, кто сидел в соседней кабинке и подслушивал. Это был совсем маленький человечек с русой бородищей, одетый в толстую кожаную куртку и в сапогах с голенищами до бедра.
— Хи-хи-хи, теперь я тебя насквозь вижу, лисья морда! — тихонько пробормотал Рогнир — потому что это был именно он. — Вот куда ты клонишь! Насквозь тебя вижу, Аззи! Эти козни ты затеял в корыстных интересах и своего брата беса продал, чтобы выгадать на падении другого!
С тех пор как Аззи насильно уволок его расчищать поле после шабаша ведьм, все в жизни Рогнира пошло кувырком. На пирушку гномов в Монпелье он, конечно, опоздал. Там собирались разные кланы, но к его приходу все разошлись. Он увидел лишь раскиданные по залу пустые винные бочонки. По дороге домой ему пришлось рыть много новых туннелей, а дома поджидала новая беда — кто-то в его отсутствие забрался в сокровищницу и унес все добро. Разумеется, сокровища были зарыты еще в нескольких местах — ни один порядочный гном не зарывает все свои драгоценности в одном месте; однако потеря была все же существенной. У Рогнира сложилось ощущение, что его невзгодам теперь не будет конца.
Грубое обращение Аззи на Ведьмином шабаше тоже все еще не давало покоя гному. Он мечтал отомстить обидчику — о, у гномов долгая память на обиды! Скорее горы разрушаются водой и выветриваются, чем гном забывает обиду.
