Ярослав Коваль - Под сенью короны
— Своеобразно. — Женщина мельком взглянула на меня и отвернулась. — Он приказал, чтоб я отводила войска в глубь континента, на юг. К Севеге.
— А ты?
— А я буду освобождать Шеругин.
— И как, думаешь, он на это отреагирует?
— Да мне это малоинтересно, Серт. Сейчас в Ставке присутствует его величество. Вот чьё мнение меня интересует намного больше, чем мнение моего непосредственного начальника.
— Хорошо, что пока есть эта отмазка. А что будет потом?
— Есть — что?
— Отмазка. Оправдание, объяснение. Возможность выкрутиться, если будут предъявлены претензии.
— Чудесный у тебя лексикон.
— Надеюсь, ты не против?
— Так, поболтали — и хватит. Мне нужна будет активная помощь твоих отрядов. Надеюсь, штурм Шеругина пройдёт без серьёзных разрушений и потерь. Твои люди нужны будут, чтоб оказать поддержку при штурме центральных областей города. Помнишь, как выглядит город?
— Отлично помню.
— Сперва Генштаб планирует занять центральную часть города, а потом разбираться с двумя крепостными частями по очереди или вместе — в зависимости от ситуации.
— А твой зять, раз уж он так влиятелен, не может убедить Шеругин сдаться?
— Всё возможно. Но рассчитывать на это изначально я не буду. Планы составляются по предположительно худшему сценарию.
— Это-то я понимаю. Как считаешь, мой бабальён будет нужен, или я могу отправить его…
— Твой — что?!
— Ох, прости. Женский отряд под командованием Энии Одей Самиш.
— Как ты его назвал? — искренне заинтересовалась Аштия. — Бабальён? Впервые встречаюсь со столь откровенным образчиком солдатского юмора.
— Ты женщина, тебя от него стараются оберегать. Прости, что мне не удалось.
— Ну оставь. Ничего. Меня позабавило. Что ж… Через день армия уже будет у стен Шеругина. Мне нужно, чтоб твои люди прочесали окрестности, проверили, есть ли засады, запасные отряды, следуют ли к Шеругину подкрепления, а потом успели к началу штурма. Справятся?
— Справятся. Не надо волноваться. Но я возьму ещё несколько лёгких транспортных ящеров.
— Бери. Как раз сегодня прибыло ещё несколько. Это хорошее подспорье.
Я заметил, какой уставшей она выглядит, когда прощался. Мне нужно было торопиться. Ведь прочесать окрестности такого огромного города, как Шеругин, даже для пяти тысяч человек — задача трудная. К счастью, мне не нужно было следить за всем разом, удалось выкроить время на перекус и даже пару минут, чтоб вдохнуть полной грудью и полюбоваться красотами окрестных гор.
Всё-таки местность была очень красивая, зелень лишь вдоль дорог слегка побурела под слоем пыли, прокалённой лучами солнца. Море было рядом, ветер, несущий его ароматы, оживлял и ободрял. Шеругин окружали роскошные леса, щедрые и густые, как волосы красавицы. Пейзажи слегка напоминали мне Кавказ, ведь южнее я не бывал. Сходство рушили только пальмоподобные деревья — вот пальм на Кавказе точно нет. А сколько цветов! Неудивительно, что шеругинский мёд считается лучшим, да и тянущиеся до самого Кашрема пологие хребты явно по делу именуются Медовыми.
Тягостную для меня жару скрадывал приятный бриз и густая зелень. Никуда не хотелось уходить, но приказ есть приказ. Я распорядился выбираться к стенам Шеругина. Собственно, командующие отдельными отрядами спецназа и сами должны это знать. Они и сами сообразят, когда наступит время.
Судя по всему, обитатели Шеругина просто не имели резервов, чтобы насытить ими леса. Ни на партизанские операции, ни на засады, ни на формирование резервного подкрепления — ни на что. Все, кем только они ни располагали, находились в стенах города, и это очевидно. Я поспешно отправил госпоже Солор извещение.
Вестовой снова вернулся раньше, чем я ожидал. И сообщил, что Шеругин сдался по первому требованию императора, распахнул все ворота и выдал бы мятежников, настаивавших на сопротивлении, если бы те не успели добраться до порта и сесть на корабль.
Когда я въехал в ворота города, императорские войска уже занимали его. Всё происходило в строгом порядке, и, хотя местные явно были напуганы и жались к стенам, едва ли им в действительности что-нибудь угрожало. Кстати, вот уж где нечего рассчитывать на сытную кашу. Может быть, только мёда тут и будет в достатке. Война должна была опустошить окрестные земли, кормившие Шеругин. И если горожане уже сейчас не испытывают проблем с питанием, значит, я мало что понимаю в гражданских войнах.
Но, к счастью, у армии есть не только солдаты, ящеры и оружие, но и обоз. Голодными не останемся, свой сухарик получим.
Побеседовав с командирами пехотных подразделений, распределявшихся по Шеругину, я узнал, что решение о сдаче было принято в считаные минуты. Раз — армия подошла к стенам, два — было предъявлено требование открыть ворота, три — ворота распахнулись. То есть обсуждение проблем сдачи кто-то провёл заранее.
— Нет сомнений, что это решение принял и осуществил Великий судья, — заявил пехотинец. — Разумеется, а кому ещё?! Амержи всегда достойно служил Закону, никто не скажет о нём дурное.
— Честь и хвала тому, кто выполняет свои обязанности в соответствии с долгом и законом, — изрёк я с умным видом, лишь бы что сказать.
На языке вертелось кое-что другое, из разряда: «А что ж тогда этот Великий судья раньше не поставил всех горожан под императорские знамёна и не отправил воевать за полудемона?» или «Осмелел он, похоже, только теперь, когда армии его величества выиграли кучу битв, а мятежников в Шеругине естественным образом поубавилось». Но промолчал. Действительно, цапать крупного религиозного чина, к тому же только что сэкономившего нашей армии кучу жизней, не стоит.
В тот же вечер в главном храме божества Закона совершалась величественная служба. Меня туда, собственно, никто силком не тащил. Мне хотелось объяснить местную веротерпимость многобожием, но здравый смысл противоречил, в памяти всплывали заученные со школьных времён факты об отсутствии какой-либо веротерпимости у тех же римлян, например, которые поклонялись целой туче божеств, больших и мелких.
По сути, это ведь скорее конфликт образов жизни, традиций и установлений, чем религий. Возмущение и ненависть вызывало то, что кто-то рядом имел наглость жить неправильно, в смысле, не так, как другие. Оттого, что чаще всего подобное различие обуславливается религией, либо же чем-то подобным, не следует, будто люди и в самом деле готовы годами лить кровь лишь по причине конфессиональных различий. Это хорошо, что имперцы не прочь терпеть моё равнодушие к своим богам, раз уж я примирился с их пониманием долга, принципами безусловного повиновения низших высшим и прочими коренными принципами их жизни.
