Виталий Сертаков - Кузнец из преисподней
– Я вас никогда не бросал. И не брошу.
– Артур, я же чувствую – что-то случилось.
– Ничего опасного. Больше к тебе ни одна сволочь не притронется.
Иногда его раздражало слишком острое обоняние, привитое в молодости Бердером. Если бы в прошлой жизни кто-то сказал, что обоняние можно привить и развить, младший научный сотрудник института крионики рассмеялся бы этому человеку в лицо. После четырех лет бешеных тренировок в уральских чащобах он не сомневался, что развить можно любые органы чувств, даже те, о которых наивные горожане не догадываются.
Он чуял боевых летунов и лысых псов в клетках по соседству, свою личную стаю, свирепых зверюг, принимавших пищу только из его рук да из рук двоих преданных стражников, приставленных начальником Тайного трибунала Фердинандом Борком. Он чуял тигра Лапочку, лениво дравшего когтями обшивку кресла в соседнем купе. Кроме Лапочки, там же находились четверо бодрствующих гвардейцев из отборной сотни Карапуза. Еще четверо, с болотными котами, охраняли тамбуры штабного и оружейного вагона; Коваль поморщился, выделив в душной мешанине острый рыбный «аромат», исходящий от сытых кошек. В следующем спаренном купе дремал, укрывшись шинелью, секретарь, рядом резались в карты двое офицеров связи, им компанию составил настоятель Вонг. Второй китаец молился в своем купе, с другой стороны вагона. До Коваля долетали обрывки его притираний, пахучих восточных снадобий непонятного назначения, мягко чадящая палочка сандалового дерева и чуть кисловатая тяжесть. Так могли пахнуть боевые метательные ножи или отполированные мечи из отличной закаленной стали. Возможно, китайский Хранитель тренировался. Если так, то играл с железом он почти бесшумно. По крайней мере стук колес и завывание ветра заглушали звуки из его купе.
– Демон, ты задумал очередной поход? – Надя перевернулась, нависла, щекоча распущенными волосами, обнимала руками, ногами, глазами, как только она умела его обнимать.
– Все ходы задумали за меня.
– Я с патриархом говорила. Правда, что Крым против киевских атаманов поднялся? Правда, что как только наши армии ушли с Кавказа, так грузины наших послов выгнали? И что, из-за этого ты снимешь Серго Абашидзе с генералов?
– Я доверяю братьям Абашидзе. Без них мы бы власть не удержали. Не слушай, родная, это сплетни все, зависть.
– Неспокойно мне, Артур… – Надя шептала ему в ухо, щекоча губами. – Тебе не докладывают, а ведь в городе многие пропали. Уральские да украинские купцы многие уехали, на их места азеры сели, все больше их, всю торговлю подмяли. Верно ли говорят, что нефти с Каспия нам больше бесплатно не взять, что Баку совсем от нас отпал, свой флаг подняли?
– Пока точно не известно. Милая, мы не можем воевать бесконечно. Пусть живут, пусть торгуют…
Надя отстранилась, закуталась в халат, заколола волосы. Видя, что муж не в настроении говорить о политике, сменила тему:
– Артур, ты слышишь, ветер какой? Давно такой бури над Питером не было…
Но ветер не заглушал шумных окриков дневальных и разговоров на крыше. Там, в специально сколоченных башнях, укрывались «Голубые клинки», лучшие курсанты военной академии. Коваль вдыхал вонь махорки, сочившуюся сквозь вентиляцию, слушал жену и лениво думал о том, что за курение положен карцер. Но сегодня наказывать никого не хотелось. Он сам создал эту систему обороны, систему взаимного сдерживания, взаимных проверок, и если система давала слабину, то винить стоило прежде всего себя.
– Артур, всего месяц как вернулись с юга наши солдаты…
– Да, милая. Война закончилась. Пока закончилась.
– И снова кто-то против нас?
– Против русских всегда кто-то будет, милая. Надя присела рядом, чуть сзади, обняв его за грудь под рубахой, прижавшись щекой к плечу. Какое-то время оба молчали; Артур при этом бессознательно выравнивал биение своего сердца и сердца жены. Не прикасаясь, он мысленно пропускал через ладони упругие перекаты ее тела, ее нежные волоски, встававшие дыбом при приближении мужней ласки, ток ее горячих соков, ускорявшийся и замедлявшийся вместе с их спаренным дыханием…
Ее любовь. Ее спасительную любовь.
Состав погромыхивал на стыках, катился неторопливо, словно пробуя на прочность новые пути, новые рельсы и переправы. Укрепленные, густо зарешеченные окна президентского вагона были наглухо закрыты, чтобы не втянуть ненароком угольный выхлоп паровозов. Каждые четверть часа по вагонам проносилась телефонная перекличка, дневальные рапортовали о состоянии техники, о порядке на вверенных площадях. Каждые полчаса сквозь состав проходили навстречу друг другу два патруля «безлицых» с кавказскими овчарками. Не обращая внимания на недовольное ворчание солдат и гражданских переселенцев, они вынюхивали запрещенные к курению травки, порошки, спиртное и, не дай боже, неуставные дрязги. Заслышав шум карточной игры, настойчиво колотили в двери купе, пускали вперед псов, и противостоять незваным гостям не решались даже старшие армейские офицеры. Воспрянешь – мигом свистнут своих, предъявят бляху и уволокут в ледяную кутузку. А там – пиши пропало, никто не выручит, поскольку на всех составах президент объявил военное положение. У моста встали на десять минут и уже ссадили под конвоем шестерых: за кражи мелкие, за драку, за выпивку… Хорошо хоть не шлепнули прямо в поезде.
Только в штабной и президентский вагоны патрули носа не совали, обходили по внешней галерее. Здесь бронированные двери тамбуров ощетинились пулеметами «голубых клинков», здесь было тихо, жарко натоплено, толстые ковровые дорожки гасили звук шагов, тикали золотые часы, посвистывали самовары, бормотали сонно лысые псы в своих клетках. Ароматы индийских благовоний расплывались по богатым покоям, оттягивая сырость и шинельную вонь, вполголоса переговаривались телефонисты, стучали костяшки нард и домино.
Коваль щелкнул выключателем. Длинное спаренное купе теперь освещалось лишь толстыми свечами у зеркала, да из зева камина налетали багровые тени остывающих углей.
– И что с нами будет на этот раз? – плотнее закутываясь в одеяло, тихо спросила Надя.
– На что ты намекаешь?
Артур зажег еще свечи. Оконное стекло полосовали потоки дождя, небо и проплывавший мимо лес приобрели одинаковую угрюмо-серую окраску. Потеряв объем, дикий пейзаж превратился в смазанную некачественную фотографию. Приглядываясь, Коваль замечал в полосах прожекторов следы недавних порубок вдоль путей, дважды вдали проносились цепочки караульных костров вокруг каторжных поселений, и снова бурой махиной давил спутанный весенний бурелом.
– Я не намекаю, – Надя подняла с пола кружки, подлила мужу чая из серебряного чайника. – Артур, я всегда говорю прямо. Ведь они бросили тебя, Хранители. Это из-за Бердера?
