Сергей Шведов - Калинов мост
– Переходить по одному, – крикнул я своим спутникам. – Вниз не смотреть. В противном случае, я не дам ломанного гроша за вашу жизнь.
Следом за мной по Калинову мосту пошел Марк Ключевский. Он не удержался и глянул вниз, но тут же поспешно отвел глаза и прыгнул вперед. Мост заходил ходуном, но Марк уже был на моей стороне.
– Не смотреть вниз, – теперь уже к моему призыву присоединился и доблестный апландский рыцарь едва не ставший жертвой собственного любопытства.
Благоразумный Вацлав Карлович Крафт внял нашим советам и прошел по мосту без проблем. С дисциплинированными Мишей и Василием тоже ничего ужасного не случилось. Эти двое прошествовали к нам почти строевым шагом, глядя строго перед собой. Боря Мащенко перемахнул препятствие с уверенностью прораба, который это висячее над пропастью сооружение возводил. Уже побывавший сегодня на волосок от смерти Каменюкин не стал во второй раз искушать судьбу и побежал по мосту рысью с закрытыми глазами. К сожалению, у Калинова моста не было перил, и если бы не расторопность Ключевского, вступившего таки на мост и успевшего схватить олуха царя небесного за руку, нам бы пришлось оплакивать сподвижника отставного полковника Кабанова во второй раз.
– Ну Ванька, – погрозил сир Марк приятелю кулаком, – не вздумай шутки шутить! Здесь тебе не театр, а гекатонхейрам ты на один зуб.
Морава совету внял и перебрался через пропасть без приключений, но ступив на твердую землю, он все-таки не совладал с любопытством и бросил взгляд в пропасть. Однако мы с Марком были готовы к такому обороту дела и успели подхватить падающего драматурга и оттащили его от края чудовищной пропасти.
– Чтоб ты провалился, Ираклий! – не на шутку рассердился Ключевский. – Сколько раз тебя надо предупреждать?
– Какой ужас! – только и сумел вымолвить драматург.
– Зрелище не для слабонервных, – согласился с ним Марк.
Стоять у края пропасти было глупо, а потому нам ничего другого не оставалось, как продолжить путешествие по подземному лабиринту. Причем мне показалось, что я однажды был то ли в этой, то ли в подобной пещере. А навели меня на эту мысль черепа, пялившие на нас свои пустые глазницы.
– Кажется, это убежище дедушки Велеса, – сказал я своим спутникам. – Здесь находится его трон.
– Скромно жил твой предок, – криво усмехнулся Морава, испуганно оглядывая усыпанный костями пол. – Стоило становиться богом, чтобы проводить жизнь в таком жутком месте.
Я оказался прав, мы не прошли и ста метров, как очутились у подножья трона. Того самого, на котором сидел мой дед. В десяти шагах я увидел знакомый череп мастодонта, служивший в прошлый раз мне в качестве табурета. Трон был пуст, если, конечно, не считать лежащего на нем черепа.
– Это что намек? – спросил Морава, кося на меня хитрым глазом.
– Череп хрустальный, – определил Ключевский, подходя вплотную к трону. – По-моему, Чарнота, ты можешь им воспользоваться.
Хрустальные черепа не были для нас в диковинку, поэтому я взял в руки этот новый дар ушедшего в нирвану деда без душевного трепета. Заглянув в пустые глазницы, я обнаружил дверь, которая тут же распахнулась, стоило мне сделать шаг по направлению к ней.
– Вот это я понимаю хоромы! – аж прицокнул языком от восхищения Морава.
Хоромы действительно были на заглядение. Вся виденная нами до сих пор роскошь российских олигархов и атлантических царей блекла перед убранством божьего жилища. Стены огромного зала, в котором мы очутились, были усыпаны драгоценными камнями так густо, что под ними не видно было основы. Сделанные из какого-то прозрачного материала столы сплошь были заставлены золотой посудой. Причем золотые блюда не пустовали, на них дымились и источали аромат различные яства, а серебряные, украшенные крупными изумрудами, кубки были до краев наполнены янтарным вином. Зато расставленные там и сям кресла и стулья, обтянутые золотистой материей ничем не уступали лучшим образцам современного мебельного искусства.
– Живут же люди, – завистливо протянул Каменюкин.
– Это не люди так живут, а боги, – поправил его Ираклий Морава, без раздумий беря с ближайшего блюда кусок мяса. – Тебе эта участь не грозит, Леха.
– А не отравимся? – не рискнул сразу последовать примеру драматурга Василий.
– Еще чего, – возмутился Морава, запивая мясо вином. – Продукт первосортный. Фирма гарантирует качество.
– Твоя фирма и циклопу качество гарантировала, – обиделся Каменюкин. – И где сейчас тот циклоп.
– Вот темнота, – покачал головой Морава. – Ну не дорос твой циклоп до нашего российского деликатеса. Да и что взять с доисторического монстра, обиженного богами и судьбою. Ешь, примат, боги угощают.
– Какой еще примат?! – обиделся Каменюкин. – А ты сам-то кто?
– Я человек, тот самый, который звучит гордо, и не надо путать меня с циклопом.
Каменюкин не выдержал искушения. Махнув рукой, он принялся потреблять кушанья в больших количествах, что однако никак не сказалось на изобилии предложенного нам стола. Вместо взятого с золотого блюда куска мяса тут же появлялся новый, точно такой же, икра вообще не убывала, сколько не черпай ее ложками, а опустошенные кубки тут же наполнялись вином. Каменюкин ахал, охал, но остановиться никак не мог.
– Оттащите его от стола, – посоветовал Боря Мащенко, – пока он окончательно не упился.
Увы, совет запоздал. Потребивший по меньшей мере литра три отличного сухого вина Каменюкин пал жертвой своей жадности раньше, чем мы успели вмешаться в процесс. Пал в буквальном смысле, так что нам с Марком пришлось оттащить его на кушетку и оставить там наедине с потребленными продуктами. Ираклий Морава, расположившийся в кресле с кубком в руке, с укоризной взирал на своего нерадивого ученика. Сам он был почти трезв и настроен философски.
– Все-таки, мужики, в смысле господа, приходится с прискорбием признать, что наш мир нисколько не лучше загробного. А возможно и уступает ему по многим параметрам. И если бы мне сейчас предложили несколько десятков гурий, то я, пожалуй, не отказался бы.
– А разве вы мусульманин, Морава? – удивился Крафт.
– Пока нет, но, возможно, мне как атеисту сделают скидку.
Увы, гурий мы так и не дождались. Да и какие могут быть гурии в аду? Все-таки даже в претензиях к потустороннему миру надо же соблюдать чувство меры. Наш с Ираклием Моравой спор по поводу несовершенства человеческой природы был прерван появлением встревоженного Василия, вздумавшего побродить по чужим хоромам и присмотреться к обстановке. На капитане не было лица, в переносном, конечно, смысле.
– Там гроб, – объяснил он нам свое состояние.
