Войцех Жукровский - На троне в Блабоне
В снегу явственно отпечатались раздвоенные копыта, а на месте, где Бухло поднял белое маскировочное полотно, виднелась горстка свежих бобов, видно, соглядатай со страху обделался.
— И опять козлик! — удивились все, узнав следы. — Интересно, чье поручение он выполняет?
— А не по привычке ли? — задумался я, погасив фонарик. — Директор приказал еще месяц тому назад, и он выполняет задание, ежели никто не велел оставить начатое дело.
Открытие соглядатая омрачило нашу радость. Мы быстро распрощались. Трудно предсказать, чем закончится ночь, что таит темнота. Для верности изменили место встречи — решили собраться на кладбище, в тот же час, около памятника на могиле капрала Марцина Типуна. Мне так даже удобнее, совсем близко от домика старушки — побольше поработаю, доведу хронику до последних событий, чтобы позднее писать прямо по горячим следам, а рассказать накопилось о чем, ведь перерыв затянулся на несколько недель.
На этот раз мой нюх не подвел, и друзья спаслись от ареста, ибо назавтра весь замковый парк окружила стража, а в беседке притаились несколько ретивых молодых людей. Один из них не умел обращаться с пистолью и подстрелил кого-то из своих коллег. В приступе страха мог и в нас выпалить, не измени мы место встречи. Такие молодые и для самих себя небезопасны.
НЕУЖЕЛИ Я СДЕЛАЛСЯ ЛЕТОПИСЦЕМ ПОРАЖЕНИЙ?
А в ту ночь обрадованная старушка встретила меня на пороге. Не успел постучаться, дверь широко распахнулась, и я остановился, ослепленный светом из кухни.
— Что так поздно? — семенила она рядом. — Меня уже и сон сморил, и беспокоиться начала, да моя собака все хвостом виляла, вертелась у двери, я и поняла, что вы все-таки придете… Собачка стережет вашу хронику, гордится таким поручением.
Я поцеловал старушке руки, а она по-матерински прижала к себе мою голову и холодными губами прикоснулась к моему лбу.
— Фу, как от вас разит сивухой. Или вас в камере водкой поили, чтоб развязался язык?
Я обмахивался ладонью, отгоняя неприятный запах. Рассказал, что площадь бурлит радостью, пылают костры, вокруг них молодежь поет патриотические песни. Из самых тайных подвальных закутков выкатили бочонки с самогоном и угощают прохожих, отказаться неудобно. Ведь подозрительно, коли не разделяешь всеобщего ликования. На вынесенных из дворов садовых столах резали сыры, ломали колбасы. Вдруг оказалось, что всего вдоволь. Ножами, заточенными о ступени ратуши, нарезали тонкими ломтиками ветчину, темную, основательно прокопченную… Мне пришлось задержаться, выпить за мужественных блаблаков и солидно закусить, благо наконец было чем.
— А я приготовила ужин. Сама не ела, гостя ждала, в дверь то и дело выглядывала.
Уверяю вас, мои дорогие, и с этим настоящим, чуть припоздненным ужином я справился на славу. Умял сковородку русских пирожков, румяных, с хрустящей корочкой, поджаренных на шкварках из грудинки. Одну шкварку спрятал для Мышика в утешение за потерю Короны. Увы, не пришлось отдать ему шкварку…
Я подробно рассказывал о штурме замка, будто диктовал события в летопись. Стакан чая рубинового цвета и розетка с терпким кизиловым вареньем, которого никто уже не делает, так много с ним возни… Наслаждаясь тишиной уютного дома, потрескиванием догорающего в печи хвороста, медленным тиканьем часов и ароматом уже третьего стакана чаю, я обещал себе встать на рассвете и одним махом настрочить несколько страниц, чтобы догнать, а то и опередить удивительные события в Блабоне.
К сожалению, все повернулось иначе. Разумеется, я написал собственной рукой все то, что вы до сих пор прочитали, но сделал это значительно позднее, уже освоившись со своей новой тюрьмой, в которой оказался назавтра.
Декабрьские ночи тянутся долго, темень гнетет, будто гора угольной крошки. Тут не поможет и полная луна, похожая на дырку, бережно отогретую дыханием на морозном стекле, поросшем пальмовыми листьями. Я проснулся было на туманном рассвете, истекающем кровавым багрянцем, но недостало ни охоты, ни сил вылезать из благоухающей лавандой постели. После жестких тюремных досок так блаженствовалось в удобной постели, что я опять заснул.
А позднее грубо заколотили в дверь. Когда я отодвинул засов, меня тотчас же начали подгонять: одевайся быстрее, тебя ждут.
— Кто вы такие? Кто меня ждет ночью, когда все честные люди сладко храпят в своих постелях?
— Вот-вот. Честные могут и поспать. Мы вот по ночам на ногах, а тоже не прочь бы поспать. И нам уже пора… Вот только передадим вас в руки правосудия — и по домам. Вас и так долго не будили, потому что делали обыск. Книгу, правда, не нашли.
— Здесь тоже нету, — сообщил второй, вылезая из-под кровати. — Нигде нет, ни под матрацем, ни в шкафу…
— Где эта чертова хроника? — домогались настойчиво.
— В этом доме ее нет и не было, клянусь! — Я поднял руку.
— Пока нечего клясться, вот в суде придется. Куда же она подевалась?
— Я спрятал ее среди папок в замке. А что там творилось, сами знаете не хуже меня… Из ящиков все повывалили, рвали в клочья, топтали, выбрасывали в окна…
— Сегодня уже все бумаги собирают до последнего клочка. Если осталась в замке, то мы вашу Книгу заполучим.
Были похожи друг на друга, как братья: мрачные физиономии, уныло висящие носы, узкие губы. Одетые в серое, они легко исчезали в толпе, а по-моему, в них на первый же взгляд угадывались сыщики. Не похожие на бульдогов, по-своему даже напоминавшие людей, они выделяли запах лежалых актов, копоти погашенной свечи, терпкого пота, ибо, выслеживая, постоянно гоняясь за кем-то, они сами, как и их жертвы, уставали смертельно. Такова работа, а они не только привыкли к ней, но и полюбили. Мне милостиво разрешили наскоро перекусить. Старушка засуетилась, им тоже кое-что перепало, и обошлись без спешки.
— Возвращайтесь скорее, у меня обед ровно в полдень. Мы обе вас ждем. Иди ко мне, мое сокровище. Пан к нам вернется, Гагуня, обязательно вернется… — обращалась она к невидимой собаке. — Закройте, пожалуйста, калитку, а то она опять куда-нибудь убежит.
Сыщики недоуменно уставились на старушку, однако просьбу выполнили.
— Где же у нее этот пес? — спросил первый, положив мне на плечо руку — словно багром зацепил.
— Собака несколько лет назад закопана под кустом жасмина.
— Старуха немного того, да? — Он повертел пальцем у виска. — Если у нее есть справка, что она сумасшедшая, — никакой суд ей не грозит.
— Лихая бабка, — прицокнул с признанием второй.
Мы шли пустынными улицами в такой густой темноте, словно пробирались через дымоход, забитый сажей. Над кладбищем небо истекало кровью, ночь уходила, оставляя кровавые следы. Сорвалась стая воронья, тяжело полоща крыльями, птицы мерзким карканьем требовали падали, а скорее всего, повешенных, кому народ готовил болташку. От утренней свежести пробирала дрожь, меня охватила тревога: что-то недоброе уготовила мне новая власть.
