Роберт Асприн - Новая кровь
Иллира, чьи детские воспоминания хранили не менее выразительные сцены, разделяла ужас Ча-бос-ту — ужас, потрясение и оскорбление: никто из этих гигантов, прежде правивших ее миром, не обращал на нее ни малейшего внимания. Хуже того, ее мать, Шупансея, сама, казалось, впала в беспамятство.
В воспоминаниях Ча-бос Шупансея всегда была рядом, такая внимательная, что девочка не мыслила мира без заботы матери. Ча-бос не в силах была охватить разумом такое изменение вселенной и потому подыскала доступное пониманию объяснение. Она никогда прежде не испытывала подобных чувств и никогда прежде не видела столько крови, значит, причина этих чувств — кровь.
В мире Ча-бос кровь стала олицетворением наивысшего ужаса.
Ванда лихорадочно работала, обрабатывая и бинтуя рану. Она явно знала о том, насколько сильно Ча-бос боится крови, хотя, возможно, и не догадывалась о причинах. Стражники же, хоть и были уверены, что травма не была серьезной и не являлась результатом преступления, устроили немалую суматоху в ближайших к детской комнате коридорах — в основном для того, чтобы показать Шупансее (которую уже известили о случившемся), как ревностно они исполняют свои служебные обязанности. Иллира наблюдала за этой суматохой со значительного расстояния. Она освободилась от детских Видений и тем самым закрылась и от собственного страха перед ядовитой жидкостью, в которой все еще были испачканы ее руки, но благоразумно сопротивлялась полному возвращению в мир обезумевшей детской комнаты.
Гадалка продолжала сохранять отстраненное отношение к окружающему до тех пор, пока через порог не шагнула сама Шупансея, а за ней — принц Кадакитис и десяток придворных. Бейса изящно опустилась на колени и попыталась взять дочь на руки. Ча-бос-ту же явно этого не желала. Она принялась яростно, словно маленький демон, отбиваться, пытаясь уклониться от проявляемого матерью внимания.
— Ваша светлость!.. — предостерегающе воскликнула Ванда, указывая на повязку.
Понимая, что произойдет, если рана снова примется кровоточить, Шупансея отдернула руки.
— Это было слишком тяжелым испытанием для нее, — негромко и торопливо пояснила она Иллире. Бейсибка говорила как обычная мать, которую отверг собственный отпрыск, а не как фактическая правительница Санктуария.
Иллира, хоть она и сама была матерью возможного божества, понятия не имела, как следует разговаривать с женщиной, которая одновременно являлась богиней и императрицей. С'данзо украдкой взглянула на Ванду, поймала ее кивок и предположила, что должна обращаться с Шупансей с той же точно рассчитанной дозой фамильярности, что и со своими клиентами.
— У детей свои соображения, — сказала она с легкой тенью улыбки.
У Бейсы достало хороших манер, чтобы не уставиться с удивлением на С'данзо, но ее ручная змея выбрала этот момент, чтобы прошуршать под одеждой и высунуть ярко раскрашенную головку из-за воротника Шупансей. Она понюхала воздух, показав темно-красный зев и клыки цвета слоновой кости, а потом, пользуясь тем, что женщины застыли в неподвижности, плавно перетекла на рукав Иллиры.
— Не шевелитесь! — предупредила Шупансея. Предостережение явно было излишним.
Отчаянный вопль «Не-ет!» так и оставался непроизнесенным все то время, пока змея пробовала своим раздвоенным языком попавшую на рукав и уже свернувшуюся кровь. Любая мысль о мгновенной смерти казалась незначительной по сравнению с реальностью змеиного языка. Со сдавленным вздохом Иллира резко отшатнулась, швырнув ребенка и змею в разные стороны.
Ча-бос вскрикнула, змея сразу куда-то исчезла, а Ил-лиру тут же окружило разношерстное кольцо дворцовой стражи. Тут были, судя по внешности, и ранканцы, и илсиги, и бейсибцы, у всех у них в руках были копья, и отточенные наконечники с одинаковой неумолимостью целились в горло Иллире.
Стражники считали себя обязанными выполнять свой долг: никто не мог бы сказать, что они отступили от устава, когда мать одного божества бросила на пол ребенка аватары другой богини. На этот раз — в виде исключения, — Санктуарий осознал значимость закона и точного выполнения инструкций. Даже дружные возражения Кадакитиса и Бейсы не смогли избавить С'данзо от процедуры объяснения с командиром стражи.
— Вам не о чем беспокоиться, — заверил Иллиру принц. Когда С'данзо выводили из детской, Кадакитис присоединился к окружавшему гадалку ощетинившемуся копья кольцу. (Шупансея осталась — приглядеть за дочерью и поискать змею.) — Это всего лишь формальность. Распишетесь на нескольких бумажках, и все будет в порядке.
Это заверение доставило мало удовольствия гадалке — Иллира, как и большинство жителей Санктуария, вместо подписи ставила крестик.
***Все могло бы пойти иначе, если бы Даброу сопровождал свою жену — ведь он начинал свою жизнь писцом, а не кузнецом, и до сих пор помнил то, в чем уже не испытывал нужды. К несчастью, Даброу даже не было в кузне, когда туда пришел ливрейный слуга из дворца, а Сайян перепугалась до полной потери разума.
Даброу не сказал ей, куда уходит, когда притушил огонь и опустил кожаный полог, отделявший его рабочее место от комнаты Иллиры. Он и себе-то едва признавался, что собирается пойти к дальней стене Базара, туда, где обосновались другие гадалки С'данзо, и попросить у них совета.
Даброу подумал о Лунном Цветке: кузнец был не единственным человеком в Санктуарии, оплакивавшим ее безвременную кончину. Лунный Цветок была немного выше Иллиры, но в прочих пропорциях была подобна Даброу, и кузнец чувствовал себя уютно рядом с ней.
Дойдя до пахнущих ладаном рядов С'данзо, Даброу еще раз пересмотрел свой план. Он уже совсем было решил развернуться и отправиться обратно к семейному очагу, когда попался на глаза женщине, которая после смерти Лунного Цветка стала совсем уж упрямой и неукротимой.
— Приветствую тебя, кузнец, — произнесла высокая и худая старуха. — Что привело тебя сюда?
Ускользнуть от Мегеры нечего было и думать. Она была настоящим олицетворением всех тех историй, которые рассказывали о С'данзо по темным углам. Ни один здравомыслящий человек не сомневался, что у Мегеры хватит вредности и силы проклясть любого, кто не вовремя перейдет ей дорогу.
Даброу смял в кулаке подол туники и шагнул к С'данзо.
— Мне нужно задать один вопрос — насчет карт.
Секунду-другую Мегера осматривала кузнеца с ног до головы, потом откинула занавеску, закрывавшую вход в ее гадальную комнату.
— Ну тогда входи и спрашивай, как полагается.
Мегера жила одна. Никто не осмеливался спросить, была ли у нее когда-нибудь семья. Насколько помнили другие С'данзо и прочие жители Санктуария, Мегера всегда была одинокой. В ее просто обставленном жилище («просто» — по меркам любивших дешевую пышность С'данзо) витал дух безвременья. Деревянный стол потемнел от времени и был отполирован до блеска длительным употреблением.
