GO-блин - Ночной позор
— То-то я смотрю, деревья тут какие-то перекрученные.
— А ты как думал? Сплошной мутаген крутом,— блеснул ученым словом Утка.— Ты еще детей здешних не видел.
— Хорош городишко. Я б тут не жил.
— Жил бы. Куда б девался? Но плохо и недолго,— подбодрил меня оперативник.— Радуйся еще, что нам в Артемьевск не пришлось наведаться. Там вообще, в соляных пещерах, где раньше курорт был, и шампанское, помнишь, какое разливали? Один из лучших сортов, в мире. Любил я это шампанское из горла подряд по три бутылки выпивать, а потом…
— Так что с шахтами?
— С учетом экономического кризиса, там недавно могильник для атомного топлива устроили. Со всего мира к нам отходы везут.
— Откуда ты такой грамотный? — удивился я.— С виду вроде ду… э-э-э… человек человеком, а ты вон, оказывается, какой умный!
Черт, чуть было не ляпнул, что я про товарища думаю. Прищепку что ли себе на языке оборудовать?
Мы перешли железнодорожные пути по гулкому мостику — виадуку или акведуку; ровно в два раза превосходящий меня познаниями человек легко сможет выбрать подходящее слово, и оказались в каких-то нездоровых зарослях, после зимы еще не обросших чахлой листвой. К вездесущему химическому запаху, который жег гортань и горчил слюну, вызывая навязчивое желание плеваться, мы быстро притерпелись, он сделался как бы частью окружающего пейзажа, такой же, как изогнутые коленцами трубы с остроконечными шапочками поверху, и зловещего вида серые строения, в недрах которых происходили страшные химические процессы.
— А далеко?
— Да за городом тут. Хорошо, что мы днем приехали, засветло доберемся.
Я с трудом представлял себе хранилище могучего артефакта, древнего, как, например… ну я не знаю.
— Одного не понимаю. Почему эта дубина все время на место возвращалась?
— Никто не знает.
— А мы узнаем?
— Мы узнаем.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В которой мы продолжаем приближаться
Славный ПГТ, именуемый согласно градообразующему предприятию Феноловкой, Бензоловкой, а также Мориловкой, это неофициально, среди местных жителей, вызвал у меня приступ мгновенной ностальгии. Аккуратные двухэтажные домики из серого от времени кирпича, с деревянными лестницами и толстыми стенами, аккуратно подбеленные бордюры, памятник Ленину на площади перед дворцом культуры, колонны которого показывают ржавую арматуру под осыпавшейся известкой… В точно таком же городишке прошло мое безоблачное советское детство. Вместо вездесущего запаха в родном моем Камнемольске был грохот от взрывов на горных выработках. От взрывов этих дрожала земля и валилась посуда с полок.
Дома на моей малой родине были газофицированы… Как-то это, наверное, по-другому пишется. Газ привозили в больших баллонах, которые запирались на замок под красивые фигурные решетки. Баллоны подключали к системе, которая питала сразу несколько домов.
В детстве я никак не мог понять, почему взрослые так противятся нашему ребяческому увлечению жечь костры прямо рядом с этими решетками. Лишь теперь я в некоторой степени разделяю чувства гонявшегося за мной с ремнем соседа. В самом деле, жахнуло бы так, что полгорода снесло бы, а то и больше. Эх, золотое время…
Автостанция была такой же, как и весь городок, не тронутой временем, словно только вчера отгремело ее торжественное открытие, освященное клятвенным обещанием выполнить пятилетку за четыре года.
Мы уселись в старенький «ЛАЗик», автобус Львовского производства, что-то вроде «Запорожца» среди крупного пассажирского автотранспорта. Автобус ехал на фазенды, забирать первых весенних огородников с принадлежащих им участков. В маленьком городке фазенда — это не дача, а необходимое продовольственное подспорье.
Утка с трудом уместил свои ноги, незаметно оторвав переднее сиденье от пола и сдвинув его вперед. Надо бы и себе, что ли, в спортзал с ним походить. Пускай научит тягать железо и правильно уклоняться от ударов.
— Уже скоро,— сказал мне оперативник.
Скоро двухэтажные домики кончились, и началась какая-то и вовсе деревня, с тряскими щебенчатыми дорогами. Видимо, щебенки здесь было с избытком, автобус увязал в ней колесами, ревел мотором и медленно пробирался вперед.
Утка попросил остановиться у колодца. Не без облегчения покидая пыльный салон, я протиснулся через узкую дверь и спрыгнул на старый, проросший травой асфальт.
— Хорошо-то как! — воскликнул оперативник, вдыхая полной грудью. Видимо, мы достаточно далеко отдалились от проклятого предприятия, и воздух был по-деревенски чист и приятен.
Утка, пленившись романтикой, рявкнул в шахту колодца что-то нецензурное, с удовольствием прислушиваясь к эху, после чего столкнул ведро вниз и, покрутив ручку ворота, поднял его обратно. Оперативник заставил меня полюбоваться, как красиво играет на цинковом дне прозрачная вода.
Затем мы сделали по глотку, у меня заныли зубы, и вообще, от всего этого пропахшего курятником очарования, присущего молоку и сену, мне всегда хотелось материться.
— Сейчас будет самое опасное место,— сказал Утка, когда мы ступили на заповедную землю дачных участков.— Если примут за грабителей, что картошку пришли воровать, пристрелят без разговоров. Народ нынче агрессивный пошел, пальбу открыть готов по любому поводу.
— Не мы такие. Жизнь такая,— прочитал я надпись, оставленную кем-то в стене автобусной остановки, возведение которой было приурочено к Московской олимпиаде восьмидесятого года. Крыша остановки была покрыта смолой, внутри все загажено.— Это они что хотели этим сказать? Что ввиду социальной нестабильности можно делать где попало?
— Наверное,— согласился Утка и без всякой связи добавил: — Когда я в последний раз здесь был, такая грязь стояла, что танки вязли. А теперь видишь, щебнем засыпали. Чувствуется какой-то прогресс по сравнению с сорок вторым годом.
Какой еще прогресс? У меня, между прочим, одни туфли сотню баксов стоили. А я, в отличие от нашего доблестного оперативника, универмаги по выходным не граблю. Я эти туфли, чтоб вы знали, покупал и плакал. А теперь в них вот по щебенке…
Мы долго шли между возделанных огородов. Я начал ощущать первые приступы голода и ругал Утку, который, будучи руководителем экспедиции по добыче артефакта, не позаботился должным образом снабдить ее съестными припасами.
— Я, что ли, должен обо всем помнить? — огрызался оперативник, но как-то неуверенно. Что ни говори, а его безупречной до этого репутации всепредусмотрительного супермена только что был нанесен значительный урон.
