Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
Потом петь надоело, складывать стихи тоже… пьяный маркиз и похабник Нисим выдавали такое, что стены краснели… С безупречной рифмой, надо заметить. Или это только тогда она казалась безупречной? Сейчас все равно ни строчки не припомнить, как ни старайся.
Значит, стихи надоели, танцевать не хотелось, решили поиграть. Здешняя игра: сперва на стене рисуют рожицу, а потом с закрытыми глазами пытаются дорисовать нос. Поскольку все уже были хороши, решили, что нос — это неинтересно, это для детей, а тут все взрослые. Куда интересней изобразить детородный орган. Тут Далия пискнула, что никогда его толком не видела, как рисовать неизвестно что? Врала, точно, в этой стране не бывает семнадцатилетних девственниц. Расхрабрившийся Хлодий — о, это сколько ж он выпил? — под руку увел ее показывать, как это дело выглядит. Зрелище, похоже, девушке понравилось, потому что обратно к гостям они не вышли… надо прийти в себя, найти и разбудить, если еще не проснулись, а то с Бертовина станется приехать проверить, как там сын себя ведет. Всыплет всем по первое число.
Так, значит, эти ушли… остальные начали играть, вот почему все стены разрисованы, будто в портовом борделе. Сейчас, отдышаться, позвать слугу попросить навести бадью с водой, и пусть приберется, пока хозяин в себя приходит.
Рамон так и поступил, горячая вода расслабила тело, и голову ломить стало меньше. Но навязчивая мысль припомнить, что же было ночью, не оставляла. Какого рожна он проснулся один, если… Впрочем, похоже, немного осталось.
Нарисовавшись вдоволь, они снова пели. А потом Лия прижалась к плечу и прошептала, что, кажется, перебрала. Попросилась чуть-чуть прогуляться. А еще лучше — довести ее домой, он стоит полупустым, все разбрелись праздновать, а здесь скоро друг у друга на головах начнут… Из комнаты, куда Хлодий увел девушку, звуки доносились недвусмысленные, да и Дагобер уже хватал свою… как там ее… за все места. Рамону было наплевать, но если девушке так неуютно… Тем более что он и сам, похоже, перебрал. Не привык к такой крепкой выпивке. Так что продышаться стоило.
Значит, он повел Лию домой… Нисим со спутницей вышли вместе с ними, но потом куда-то делись. Дагобер со своей остался, обещал, если Рамон не вернется раньше, перед уходом позвать слугу, чтобы тот запер за ними дверь.
Они шли по городу, по углам целовались парочки… потом они и сами целовались, опираясь о чей-то забор. Потом Рамон сказал, что если она не хочет, чтобы все случилось прямо в подворотне, лучше пойти домой, а Лия ответила, что все равно где, главное, что с ним. Тогда он возразил, что еще не настолько упился, чтобы взять женщину прямо посреди улицы … или он сказал «любимую женщину»?
Вот теперь Рамона действительно замутило, это ж надо было… Ладно, вылетит — не поймаешь, что ж теперь…
Кажется, она уперлась, сказав, что домой не хочет, а он ответил, что не хочет, чтобы ее отец наутро открутил ему самое дорогое. Поскольку идти она не собиралась, просто подхватил на руки. Еле удержал, но, видимо, не настолько уж пьяным он был, потому что не уронил. Плащ мешался, платье скользило, приходилось подкидывать девушку на руках, и она каждый раз потешно взвизгивала. А потом просто уснула, обвив руками шею. Рамон донес ее до родительского дома, передал с рук на руки слуге. Улыбнулся вслед — такой славной она была… ничего, не вышло в этот раз — выйдет в следующий. Никуда не денется.
Как добирался обратно, припомнить не получилось, помнилось только, что Дагобера уже не было, дом был заперт, и пришлось стучать. А как оказался в постели, Рамон не помнил уже совсем.
Он вздохнул. Кажется, придется извиняться, разве что Лия не вспомнит, что было ночью. Расскажи кому — на смех поднимут, женщина на шею вешается, а он ее к батюшке несет. Рамон застонал, уткнувшись лбом в колени. Похоже, извиняться пришлось бы при любом раскладе — и так нехорошо, и этак неладно. Повезло, нечего сказать. Ладно, что теперь рыдать. Отмыться, привести себя в порядок, позавтракать… нет, завтракать, пожалуй, не стоит. Словом, прийти в чувство. И в гости. Просто так он обратно не уедет.
После вчерашнего город словно вымер: большинство жителей отсыпались после доброй гулянки. Редкие прохожие казались либо еще пьяными, либо уже похмелившимися. Слуга, открывший ворота, и вовсе напоминал выходца с того света — такой бледной опухшей рожей только непослушных детей пугать. Рамон крепко подозревал, что сам выглядит не лучше, несмотря на то что по сравнению с утрешним чувствовал себя замечательно. Оставалось только надеяться что Лия не ребенок — не испугается.
Она показалась в дверях, взвизгнула, разглядев, кто идет. Рамон засмеялся и пошел навстречу вприпрыжку бегущей девушке. Та повисла на шее, чмокнула куда-то около уха. Рыцарь отметил легкие тени под глазами, спросил:
— Как голова?
— Болит. А твоя?
— Тоже.
— Значит, будем сегодня оба головой скорбные, — засмеялась девушка. Прижалась всем телом, подняв лицо. Просто грешно не воспользоваться столь беззастенчивым предложением.
— А что отец скажет? — спросил Рамон, оторвавшись от ее губ. Здесь девушка сама себе хозяйка. Но целоваться посреди двора и даже посреди улицы можно было вчера, сегодня уже приличия не позволяют. А за нарушение приличий Амикам может и попенять. Самому Рамону, конечно, все равно, но девочка расстроится, зачем ее подводить?
— Он уехал, — сказала Лия. Отстраняться она совершенно не торопилась. — К родне погостить.
— Совсем-совсем уехал? — поинтересовался он, заглядывая в зовущие глаза.
— Ага. Неделя туда, столько же обратно, да погостить, пока не надоест. Сказал, что в кои-то веки может позволить себе хоть на время забыть, что он отец семейства. — Она погладила по щеке. Спохватилась: — Ой, что это я тебя во дворе держу. Пойдем в дом. — Лия взяла рыцаря за руку, потащила, точно мальчишку. — Ты голоден?
— Зверски.
— Сейчас распоряжусь.
— Ты не поняла. — Рамон заставил девушку развернуться. Обнял, повторил, склонившись к лицу: — Ты не поняла. Зверски голоден… по тебе.
— Я поняла… — шепнула Лия, стремительно краснея. — Давно поняла… — Отстранилась, переводя дыхание. — Пойдем…
Они шагнули навстречу друг другу, едва закрылась дверь спальни. Рамон так и не понял, то ли он первым потянул завязки шелковой рубахи, то ли девичьи пальцы расстегнули аграф, скреплявший горловину котты. Да и неважно это было на самом-то деле. Ничто не важно по сравнению с пеленой желания в зеленых глазах и часто-часто бьющейся жилкой на шее. Он прошел губами по этой жилке до ямки между ключицами, спустился ниже, в ложбинку, что открылась в вырезе рубашки. Шелк скользил под руками, мягко струясь, ложился на пол. Постель оказалась незаправленной — Рамон понял: Лия знала, что случится, и ждала этого.
