Алла Белолипецкая - Орден Сталина
Тел и вправду было несколько: чуть поодаль на каталках лежало то, что осталось от трех палачей НКВД (останки одного из них продолжали подергиваться), а также длинное худое тело исхлестанного ремнями узника – Колиного двойника.
Происходило всё это за несколько часов до того, как Скрябин вошел в «библиотеку».
Григорий Ильич, поглощенный своими мыслями, Стебелькову не ответил. Никогда еще прежде не случалось комиссару госбезопасности настолько попадать впросак. А между тем разгадка была проста.
Да, Семенов не знал, что Николай Скрябин теряет в его присутствии значительную часть своих особых способностей, но не ведал чекист и того, что он сам в присутствии Скрябина также утрачивает почти все таланты, какими владеет. А таланты эти были немалыми. Неудивительно, что Григорию Ильичу так легко удалось одарить Анну бессмысленным и мучительным даром пророчества.
Выглядевший практически обыкновенным человеком и живший почти как все остальные люди, Семенов обладал не только способностью прочитывать чужие мысли (по крайней мере те из них, которые лежали на поверхности – вроде помыслов Анны о том, что хорошо было бы отправиться на Центральный аэродром снимать авиационный праздник). Нет, главный талант Григория Ильича состоял в другом: он мог видеть прошлое, настоящее и будущее как одно целое. Ибо греческое слово δαιμων (которое правильнее было бы произносить даймон, а не демон, как привычно нашему уху) как раз и означает «сведущий дух».
И теперь, когда Скрябин находился далеко, ничто не мешало дару Григория Ильича проявиться во всей полноте.
3
Окончание подвальной истории было, пожалуй, самой безумной и авантюрной частью Колиного плана. Анна, конечно, понимала это, но беспрекословно согласилась участвовать. Если б ей было известно, что до неё Скрябин только один раз попробовал осуществить такую штуку – да и то на своем коте Вальмоне, она, может, и заколебалась бы. Но выбора у неё всё равно не было.
– Ложитесь на пол, – велел Скрябин и, как только она исполнила это, принялся расставлять вокруг неё ритуальные свечи и рисовать мелом на полу какие-то знаки, сверяясь при этом с не очень большой по формату книгой, принесенной им в заплечном мешке среди прочих вещей. Выражение Колиного лица было напряженным и упрямым.
Красавица с любопытством – без малейшего страха – следила за его действиями. Только теперь, когда он сбросил с себя чужой пиджак, когда стёр грим, уродовавший его лицо и превращавший в седые космы его черные волосы, Анна поняла, что спаситель её был юношей, почти мальчиком, и что он исключительно хорош собой.
Коля тем временем завершил свои приготовления.
– Прикройте глаза и лежите спокойно, не двигайтесь, – сказал он, а затем принялся вслух читать текст из своей книги.
Это было издание на французском языке, и раздел, который Николай открыл, назывался Simulacres[6].
Поначалу вроде бы ничего и не происходило. Анна лежала себе среди горящих свечей, как покойница на отпевании, и даже воздух вокруг неё не колыхался. Перемены начались минуты через две: тело Анны вдруг стало само собой приподниматься над пыльным полом, и со всех сторон красавицу обволокли пылевые завихрения. Зависла она невысоко – в каких-нибудь тридцати-сорока сантиметрах над серыми каменными плитами. И – не открыла при этом глаз, не произнесла ни слова, не шевельнула даже пальцем.
Николай продолжал читать, но одновременно наблюдал за тем, как прямо под Анниным телом, слепляясь из неизвестного науке вещества, на полу образовывается точное подобие рыжеволосой красавицы.
4
Удивив и патологоанатома, и Стебелькова, Григорий Ильич вдруг резко повернулся и почти на прямых ногах пошагал – не к каталкам с другими трупами – к груде одежды, снятой с покойников и сваленной теперь в углу. Склонившись над ней, чекист стал разгребать кошмарное тряпье – отбрасывая назад то, что не удовлетворяло его требованиям; более всего он походил в тот момент на трущобного пса, роющегося в помойке.
Наконец (издав нечто вроде рычания, отчего сходство с псом еще более усилилось) Семенов выхватил из груды одежды окровавленную гимнастерку цвета хаки. Именно она была на кадавре, которого Григорий Ильич пожарным топором изрубил на куски.
– Товарищ Семенов, что… – сунулся было к шефу Стебельков, но тот глянул на него с такой яростью, что у Ивана Тимофеевича язык мгновенно прилип к гортани.
Семенов же принялся исследовать каждую пядь окровавленной тряпки и добрался, наконец, до подмышек гимнастерки. Там, вперемешку со следами пота и крови, имелись серые пятна явно неорганического происхождения. Григорий Ильич начал тереть их – усердно, как старательная прачка; Стебельков и служитель морга взирали на это, разинув рты.
Лишь тогда, когда руки Семенова сделались серыми от театрального грима, позаимствованного Колей в студенческом театре МГУ, чекист распрямил спину и произнес – пролаял:
– Делайте вскрытие трупа. – Он кивком головы указал на рыжеволосую покойницу. – Немедленно. Прямо при мне.
Вероятно, это был первый случай в карьере судебно-медицинского эксперта, когда он приступал к своей работе с явным сожалением. Рука не поднималась кромсать скальпелем это тело: с сияющей белой кожей, с изгибами столь соблазнительными, что и при таких обстоятельствах ими трудно было не восхищаться. Но – Семенов стоял тут же, за плечом у патологоанатома, и тому некогда было предаваться сантиментам.
Привычною рукой врач сделал Т-образный надрез на теле, вскрыл грудную клетку женщины – легко, как открывают саквояж, – и ахнул. Картина, открывшаяся взору судмедэксперта, была такова, что бедняга выронил реберные ножницы и, сорвав с лица очки, судорожно принялся их протирать.
Семенов, стоявший рядом с патологоанатомом, вмиг всё понял и грязно выругался, добавив к матерным словам какое-то непонятное, нерусское слово – явно кого-то обвиняя. Судмедэксперт даже не попытался вникнуть, кого чекист считает повинным в невиданном зрелище, которое им предстало. И кого тут вообще можно было винить? Удивительнейший феномен, да и только!..
Все внутренние органы рыжеволосой женщины: сердце, легкие, печень и всё остальное – были крохотными, будто у новорожденного младенца. В желудке не было даже намека на остатки хоть какой-то пищи, а кишечник трупа напоминал несколько перекрученных жгутиков – что-то вроде эмбриональных пуповин.
Семенов молча ринулся к выходу. Только оказавшись за двойными дверями морга, он дал волю своему гневу и во второй раз прошипел то слово, которое давеча не разобрал судмедэксперт:
