Холли Лайл - Месть Драконов
Покружив над кварталом, где ждали ее друзья, она отыскала место, пригодное для безопасного приземления. В конце улицы раскинулся просторный сад, в котором благоухали дыни и пахло созревающей кукурузой. Поблизости никого не было видно. Однако при мысли о приземлении Кейт почувствовала неуверенность. Как ей удастся сесть? Она так часто видела спускающихся на землю птиц. Но даже птенцу требуется практика.
Разве не издевательство — уцелеть после прыжка из башни, чтобы разбиться о землю лишь потому, что она не знает, как сесть.
Кейт спустилась пониже — так медленно, как только могла, стараясь задержать воздух под крыльями и надеясь на лучшее. Она выставила вперед ноги, стараясь подражать садящимся птицам и сожалея о том, что ни разу не понаблюдала за ними повнимательнее. Однако осторожность не помогла ей. Кейт грохнулась на землю словно мешок с камнями… с разодранной тонкой перепонкой на правом крыле она какое-то время лежала на раздавленных дынях и поломанных стеблях. Однако, успокоив себя в достаточной мере, она сумела подняться, вернуться в человеческий облик и залечить раненую плоть.
Итак, ночь подарила ей новое чудо. Живая и невредимая, она снова стояла на земле.
Конечно, она осталась нагой, и садовый участок, где она приземлилась, находился в конце улицы, не расстававшейся со своим деловым обликом даже посреди ночи, а до гостиницы нужно было пройти половину квартала. Тем не менее Кейт ухмыльнулась. Боги, она жива. А значит, справится и с этими трудностями.
Глава 32
Шагнув за пределы экрана, Даня взяла ребенка на руки. Младенец открыл глаза и посмотрел на нее с доверием. С любовью. Излучаемое им чувство вновь охватило ее, и Даня целиком отдалась этой любви. Она прижала его мягкое личико к своей чешуйчатой щеке и заморгала, сдерживая готовые пролиться слезы. Он негромко, по-кошачьи пискнул. Проголодался, наверное, решила она и приложила младенца к груди.
Она более не думала о Луэркасе, о будущем, о чем-либо вообще. Она не смела позволить себе эти мысли. Держа своего сына на руках, стоя на коленях у кресла, еще сохранявшего тепло его тельца, кормя ребенка, она жила лишь текущим мгновением. Младенец шевелился, руки Дани чуть покачивали крошечное тельце, сладкий запах грудного ребенка наполнял ее ноздри, а любовь его — ее душу. Крохотный ротик теребил сосок, и плоские груди ее, наполненные молоком, покалывало. В эти мгновения она была только матерью новорожденного, и никем иным; она любила своего ребенка, он отдавал ей свою любовь, и все будущее мира в этот самый миг совершенно ничего не значило. Сейчас каждый из них был просто телом и душою, и соединявшая их воедино связь значимостью своей превосходила все идеи и разум мира сего, все его нужды и цели.
Незнакомцы-Соколы со всех сторон тянулись к ней, однако Даня не обращала на них внимания. Луэркас парил в ее голове, однако она отгородилась и от него. Никто из них не имел отношения к текущему моменту, к тому прекрасному, что происходило между нею и ее сыном. Это мгновение принадлежало лишь ей самой. Оно останется с ней, что бы ни случилось. Миг этот лежал за пределами добра и зла, правды и неправды. Он просто был.
Глаза ребенка медленно закрылись, и Даня осторожно провела чешуйчатым пальцем по его кожице, а затем вновь припала к нему лицом. Дыхание новорожденного касалось ее щеки. Даня как могла поцеловала его — насколько позволяло ее изуродованное лицо. Длинная морда и зубы хищника делали подобные нежности почти немыслимыми. Ребенок теперь стал средоточием всего ее мира… Крошечный комочек плоти, дыхания, жизни. И ей хотелось отгородить его стенами от опасного мира, изменить все вокруг ради его нужд.
Наконец она встала и вновь поднялась на помост, на сей раз держа дитя на руках. Вступив за созданные Древними невидимые стены, она почувствовала, как разом оборвались все нити, связывавшие ребенка с далекими Соколами — словно волокна оборванной взмахом руки паутины. Он вновь посмотрел на нее, но не заплакал. Он просто смотрел, и круглые невинные глаза с непониманием разглядывали ее лицо.
В Калимекке ему не позволили бы пережить первый же день Гаэрван, подумала Даня. Он искалечен магией, пусть внешне и кажется нормальным ребенком. Младенец рос прямо на глазах — родившись менее одного дня назад, он уже казался двух-трехмесячным ребенком. Так что его принесли бы в жертву богам Иберизма — ради блага народа Иберы.
И вдруг младенец на ее руках улыбнулся. Глаза сделались щелочками, на щечках появились ямочки, беззубый ротик растянулся. Прекрасный малыш. Беспомощный. Все еще беспомощный.
Пока беспомощный.
Она отогнула одеяло с его грудки. Тонкая плоть обрисовывала спрятанные под нею ребрышки, дыхание колыхало грудь, кожица над сердцем трепетала в такт его биению. На грудь младенца упала капелька воды, и Даня поняла, что плачет.
Я люблю тебя , сказал в мозгу ее голос ребенка.
— Я знаю, — шепнула Даня и вонзила два когтя в его кожу между хрупких ребрышек, целя в крошечное сердце. — И я тоже люблю тебя. Но ты не имеешь права на жизнь… ради блага людей Иберы ты не вправе жить.
Он закричал от боли, и алая кровь обагрила ее когти. Даня не дрогнула, и первая волна чар накрыла ее, когда он попытался залечить свои раны. Магия перетекала в ее тело, и она ощутила, что изменяется снова… кожа ее запылала, плавились даже кости, и в жилах кипела кровь.
В уме ее раздался панический вопль:
— Спаси меня!
Однако Даня постаралась отгородиться и от всех звуков, и снаружи, и внутри себя. Младенец забился, крошечные ручонки били по ее когтям, а округлые ступни ударяли по ее груди.
Даня поступала неправильно. И понимала это. Она знала, что ошибается, убивая своего ребенка; так ошибался и весь народ иберанский, принося в жертву своих искалеченных детей. Она могла еще сохранить ему жизнь. Он остался бы в живых, если бы она просто извлекла свои когти из его сердца. Он остался бы ее ребенком и простил бы ей тот чудовищный поступок, который она совершила.
Однако она поклялась перед богами в том, что отомстит обидчикам. И чтобы сдержать обещание, она должна была принести эту жертву. Предстояло умереть одному младенцу. Только одному… ее собственному. И лишь потому, что он стоял между нею и ее местью Семьям Сабиров и Галвеев. Она знала его будущее, видела его во главе Соколов, видела мир, повинующийся его воле, — и не могла допустить этого.
В этот миг ее охватила вторая волна чар, но Даня держалась. Тело ее плавилось, изменялось, она ощущала отчаяние ребенка… и тут почувствовала нечто, едва не остановившее ее. Она почувствовала его любовь. Он по-прежнему любил ее.
