Александр Зорич - Ты победил
Довольно скоро на окраине рощи показалась тщедушная фигура Куха, ожесточенно спорившего о чем-то с двумя женщинами в высоких головных уборах.
– А точно вылитые пчелы, во дурные! – потешно всплеснув руками, хохотнула Хена и расплылась в довольной улыбке.
На шее у обеих женщин висели многорядные ожерелья из нанизанных в определенном порядке черных и желтых камней, а фигуры их, несколько непропорциональные и довольно упитанные, действительно несли в себе нечто пчелиное, тем более, что одежды на горянках было крайне мало.
«Если они пчелы, так ты – шмелиха», – мысленно отметил Эгин, оглядывая мамашу Лормы, еще более далекую от женских идеалов, преподанных столичными пиитами.
x 12 xСпорили, а точнее, ожесточенно ругались женщины на языке горцев. И поэтому Эгин не понял ровным счетом ничего. Даже когда они и Кух приблизились настолько, чтобы слышать совершенно все. Хотя общий строй мыслей говоривших, отражавшийся в их мимике и жестикуляции, был довольно прозрачен.
Очевидно, племя было недовольно тем, что Кух привел посторонних, которые не принесли с собой ничего, что можно было бы безвозмездно подарить или обменять на мед. Еще, как догадывался Эгин, совсем недавно в племени произошло что-то неприятное. Обе женщины казались заплаканными и обескураженными и даже Кух, отошедший за время жизни в Кедровой Усадьбе от нравов и традиций своего племени, выглядел несколько опечаленным. Но, как догадался Эгин, вопрос принимать их или не принимать, все еще оставался открытым.
Они подошли совсем близко. Эгин, не зная, как принято выражать здесь свое почтение, сделал первое, что взбрело в голову. Он протянул вперед пустые ладони. Еще в Четвертом Поместье его учили, что этот знак доброй воли понимают – или в теории должны бы понимать – даже самые непросвещенные народы. Судя по всему, горцы были как раз из категории самых непросвещенных, но приветствие было принято.
По хитроватым искоркам, плясавшим в глубине черных глаз Куха, Эгин догадался, что тот вот-вот пустит в дело загодя заготовленный козырь. И он не ошибся.
– Гиазира, покажи свой меч, – попросил он Эгина.
В иное время и в ином месте Эгин легко поставил бы зарвавшегося Куха на место. Рявкнул бы какую-нибудь глупость вроде «я не балаганная девка, чтобы показывать, когда просят». Но последние дни порядком сбили спесь с молодого аррума. Поэтому Эгин молча извлек клинок из ножен на половину длины.
Меч был безмятежно спокоен. Сталь не изменяла своего цвета, вдоль лезвия лениво ползла очень бледная рябь. Но и этого было, видимо, достаточно. Обе горянки издали возглас восхищения. Кух бросился под ноги Эгину и поцеловал носок его пыльного и рваного сапога. А затем, указывая то на Эгина, то на себя, стал втолковывать бывшим соплеменницами что-то, от чего их уважение к гостям возрастало прямо-таки с каждой минутой.
Через некоторое время Куху удалось втолковать женщинам, что для племени большая честь принять мужчину, который повелевает столь необычным клинком.
– Что ты им сказал? – спросил шепотом Эгин.
– Правда сказал, господина. Что я твой раб и ученик.
– Ученик?
– Э… ты обещала, господина, научить меня, как делать мечом резать-убивать? – Кух покраснел до корней волос.
– Ну обещал, – согласился Эгин, покровительственно обнимая Куха за плечо.
Ради сытного теплого ужина, ночлега и крова над головой Эгин был готов сейчас научить Куха не только «резать-убивать» «облачным» клинком, но также свежевать им кроликов, чистить брюкву и разгонять комаров.
x 13 x– Наша народа плакать! – объяснил Кух, когда, привлеченные криками своих водительниц, из кедровой рощи навстречу чужеземным гостям стали выходить прочие обитатели деревни.
Многие из низ были наги, причем тела их были грязны и расцарапаны. Большинство встречающих были женщинами. Впрочем, Эгин смог разглядеть и стариков, и подростков, которые имели такой же смурной и печальный вид. Траур?
– Кто-то умер?
– Сестра Большой Пчелы умер, – сокрушенно отвечал Кух.
– Давно? – Лорма, упорно безмолвствовавшая, наконец-то подала голос.
– Луну назад.
«Хорошая память у этих Детей Пчелы», – отметил про себя Эгин, не ожидавший от горцев такого постоянства в скорби. В Пиннарине официальный траур по Сиятельным Князьям очень редко длился более, чем две недели. А уж о скорби и говорить нечего.
Но самое необычное началось, когда процессия встречающих подошла к Эгину, Куху и Хене совсем близко. Проигнорировав Эгина с его мечом и Куха с его трусливой «трубкой для стреляния», горянки обступили барыню Хену почтительным, но плотным кольцом, не стесняясь в выражении восхищения ее персоной.
Эгин не мог сказать однозначно, что же в фигуре Хены, добродушно скалящейся и машинально поглаживающей коня по умной морде, так расположило горцев. Наверное, ее костюм – попав в приличное общество, барыне пришлось волей-неволей привести себя в порядок и отмыться в ближайшем горном ручье. Но после того как грязь была соскоблена и отмыта, волосы более или менее вычесаны, а колтуны срезаны кинжалом Эгина прочь, выяснилось, что одежды на Хене осталось совсем немного. Из того, что служило ей раньше платьем, удалось смастерить лишь некое подобие короткой юбочки и фартуха, немного прикрывающих пышную грудь матери четырех детей. А того, что раньше служило материалом для цирульных изысков, теперь хватало лишь для короткого мужского пучка.
Правда, ни Эгин, ни Кух не баловали свою спутницу особым мужским вниманием, а ее внешний вид оставлял их равнодушными. Сами они выглядели не лучше. Сердобольный Кух, всегда относившийся к барыне Хене с почтением, одолжил ей свой плащ, а Эгин уже давно пришел к выводу, что лучшее, что он может сделать для туалета Хены – это просто не замечать его. Как он, собственно, и поступал все это время.
Но горцы не потешались и не куражились над хозяйкой Кедровой Усадьбы. Напротив. Они именно восхищались. Ее дородная стать, ее глуповатая, но открытая улыбка простой честной женщины, ее скромное одеяние, как видно, будили симпатию в сердце каждой горянки. Эгин не успел поймать момент, когда кольцо вокруг барыни Хены сомкнулось, она была поднята на руки и… под возгласы всеобщего ликования ее понесли к кедровой роще.
– Моя народа думает, что она очень похожа на Сестру Большой Пчелы.
– На ту, что умерла?
Кух, сильно обрадованный таким оборотом дела, оживленно закивал.
«Как в воду глядел, когда обозвал ее шмелихой», – усмехнулся Эгин, плетясь в хвосте процессии, кажется, совершенно забывшей об их существовании.
Горянки отвели Эгина и Куха в хижину, обычно служившую жалким подобием гостиницы для людей Багида – во время торговли медом людям из Серого Холма позволяли провести среди горцев пару-тройку дней.
