Макс Фрай - Ворона на мосту
Когда способность упорядочивать хаос, вернее, создавать для себя более-менее убедительную иллюзию порядка отчасти вернулась ко мне, я обнаружил, что стою посреди каменистой, бесплодной долины, со всех сторон окруженной унылыми холмами. Здесь было невыносимо жарко, а небо имело цвет бледного пепла, словно беспощадное солнце давным-давно выжгло его дотла. Прямо передо мной плясали два высоких столба пламени, ослепительно белый и изумрудно-зеленый. Это было фантастически красивое зрелище; по правде говоря, я бы дорого дал, чтобы увидеть его еще раз, хотя бы когда-нибудь.
Но платить за такое и вообще за любое прекрасное зрелище жизнью, на мой взгляд, все-таки не стоит. А вдохнув полной грудью, я понял, что цена именно такова: здешний воздух совершенно не подходит для дыхания. Я могу прожить без воздуха чуть больше, чем нетренированный человек, но разница, по правде сказать, не столь существенна, как хотелось бы, к тому же я набрал полные легкие этой отравы, а значит, даже нескольких минут у меня, скорее всего, нет, и вот это обидно, действительно очень обидно – до слез.
Глаза мои уже застилал густой, алый туман, а я все смотрел на пляску разноцветных огней, смутно надеясь, что это зрелище отпечатается не только на дне зрачков, но и в самой глубине моего существа и останется со мной даже после того, как я утрачу себя. И вдруг в самом центре белого огненного столба я увидел лицо Чиффы, даже не лицо, только ухмылку, но такое ни с чем не перепутаешь. Мой приятель наконец перестал притворяться человеком, он пылал, он был счастлив и весел, как никогда, он, судя по всему, побеждал, потому что безграничная радость не может быть спутником поражения. Но если так, выходит…
О да. Еще как выходит.
Сознание угасало, и все же я успел сообразить, что все это время был не игроком, а козырной картой в чужой колоде, не рыбаком, а наживкой – оскорбительная роль. Но я ощутил не гнев, а искреннее сожаление, что уже никогда не узнаю подробностей этого, вне всякого сомнения великолепного плана, и чем закончится драка двух огней, тоже не узнаю, конечно, и как теперь все будет – я имею в виду, вообще все, потом, после, без меня. Почти забыв об отсутствии воздуха, почти не мучаясь от удушья, я умер, терзаемый любопытством, можно сказать, умер от любопытства, и, на мой взгляд, это не худший финал.
Зато воскрес я, содрогаясь от ярости, и это, в свою очередь, не худшее начало новой жизни. Впрочем, я отдаю себе отчет, что в этом вопросе мало кто со мной согласится.
Я почти ничего не видел, пальцем пошевелить не мог, каждый вдох давался с таким трудом, словно мои легкие заполнялись не воздухом, а каменной крошкой, но я прекрасно помнил, что произошло, очень ясно понимал свое положение, и этого было достаточно, чтобы гнев переполнил меня до краев и изготовился выплеснуться наружу.
– Имей в виду, все вовсе не так страшно, как тебе кажется, – сказал Чиффа.
Судя по голосу, он был где-то рядом, видеть его я пока не мог, и вообще ничего, только какие-то мутные цветные пятна, тусклые и сияющие, вперемешку. Присутствие Кеттарийца, как всегда, действовало на меня целительно, даже умиротворяюще, но все же не настолько, чтобы гнев мой взял и вот так сразу утих. Другое дело, что дать ему выход я пока не имел ни единого шанса, тут уж ничего не попишешь.
– У меня обычно тоже хватает дури мнить себя великим игроком, – вздохнул Чиффа. – Тогда как ясно, что и я – только карта в чужих руках. И кстати, не факт, что непременно козырная. Иногда, вот сейчас например, это меня совершенно не печалит, потому что я в состоянии оценить подлинные масштабы этого непостижимого игрока. Но понять тебя я могу, как никто другой. Дыши, сэр Шурф, дыши, поначалу это будет больно и трудно, но потом пойдет гораздо легче. Правильное дыхание, конечно, никогда не изменит истинного положения наших с тобой дел, зато сделает твою жизнь проще и приятнее. Настолько, что ты наконец-то обрадуешься, что остался в живых. Как я понимаю, это должно было стать для тебя полной неожиданностью. Умирал ты, во всяком случае, очень добросовестно, с полной самоотдачей, как и все, что делаешь.
Говорить я не мог, какие уж тут разговоры, когда даже разумный совет насчет дыхательных упражнений был пока совершенно невыполним. Я хотел воспользоваться Безмолвной Речью и сказать Чиффе, что он втянул меня в отвратительную игру, потому что одно дело – охотиться на Лойсо Пондохву и совсем другое – оказаться капканом для человека, который искренне предложил тебе свою кровь. Есть граница между хитроумной стратегией и обычной подлостью; переступать ее, наверное, можно, почему нет, но делать это следует осознанно и добровольно, а не сдуру, игрушкой в чужих руках. Но и Безмолвная Речь мне пока не давалась. Оставалось надеяться, что Чиффа самостоятельно прочитает мои мысли, как не раз делал прежде, и заткнется хотя бы на полчаса, а еще лучше – вовсе исчезнет, потому что невыносимо.
Уж не знаю, читал он мои мысли или нет, но действительно заткнулся, вздохнул и небрежно коснулся моей макушки – усыпил. И правильно сделал. Потому что проснулся я почти зрячим. И почти вменяемым – насколько это вообще возможно.
– Кроме всего, я тебя еще и крыши над головой лишил, – весело сказал Чиффа. – Вашего фамильного замка больше нет. Мне очень жаль.
Не думаю, что он действительно испытывал сожаление. Столь жизнерадостным тоном обычно сообщают только очень хорошие новости. Впрочем, по большому счету ситуация была именно такова. Узнать, что остался без дома, можно только будучи живым. Выходит, я действительно жив. Интересные дела.
Обдумав все это, я понял, что не только жив, но к тому же еще и проснулся. Открыл глаза и обнаружил, что вижу почти так же хорошо, как прежде. Перед моим носом стоял большой кувшин с камрой и еще один, маленький, с каким-то незнакомым зельем. Пахло оно, впрочем, довольно приятно.
Чиффа сидел на подоконнике. Вид он при этом имел настолько лучезарный и самодовольный, что я предусмотрительно отвернулся, опасаясь нового приступа ярости. На это у меня пока не было сил. На усмирение себя – тем более.
– Так я крови Лойсо и не напился, – сказал я. – Придется довольствоваться вашей камрой. А это, при всем моем уважении к качеству напитка, совсем не то.
Это была скорее проверка работоспособности голосовых связок, чем настоящий упрек. Ясно же, что упреками его не проймешь. И вообще ничем.
– Тебе, должен сказать, очень повезло, – жизнерадостно откликнулся Чиффа. – Кровь у него ядовитая. Это не метафора, а просто констатация факта. Одной капли крови Лойсо Пондохвы достаточно, чтобы убить взрослого, крепкого человека. Ты, конечно, очень живучий, но глотка тебе, не сомневаюсь, хватило бы с избытком. К слову, это одно из его любимых развлечений. Время от времени Лойсо заводит себе очередного приятеля, какого-нибудь могущественного – прочих он вообще людьми не считает, – но юного и несведущего колдуна вроде тебя. Учит уму-разуму, обещает принять в орден, да еще и свою кровь сулит, как высшую милость. В финале бедняга умирает на руках у своего благодетеля, счастливый и восхищенный, не успев сообразить, что случилось, а Лойсо, насколько я понимаю, получает от этого не только моральное удовлетворение, но и еще кое-какие бонусы. Какие, в точности не знаю. И знать не хочу, потому что, кажется, догадываюсь… Впрочем, Лойсо и его выходки – уже часть истории. И хвала магистрам. Хотя, строго говоря, вовсе не каким-то неизвестным магистрам хвала, а нам с тобой.
