Прощание - Кивижер Паскаль

Сильвен Удача кивнул.

– Потому я и пришел, сир. Полагаю, у вас мало зацепок.

Сильвен промолчал, что это он предупредил Лукаса о Проказе. Лучше не напоминать королю о той зацепке, которую он сам же и растоптал.

– Стрелы ты делаешь в своей комнате… – размышлял Тибо. – Я не могу приставить к ней охрану, это нас выдаст. Хотя бы запирай ее на ключ и смотри в оба.

– Да, сир.

Сильвен понурил голову, вдохнул поглубже и произнес внушительно:

– Ни в коем случае нельзя допустить, ваше величество, чтобы мой заказчик выстрелил этой стрелой.

– Выходит, ты не из тебеистов, – заключил Тибо.

Услышав это слово из монарших уст, Сильвен (будучи тебеистом) не сдержал улыбки. Зубы у него были белые и ровные и прекрасно контрастировали с черными, как гагат, глазами. Но к лицу его быстро вернулась серьезность.

– Сейчас мы живем при монархии, сир, и если выбирать между двумя правителями, я безусловно предпочту вас. И потому всей душой надеюсь, что стрела никогда не будет пущена.

– Ну, это уже моя забота, – сказал Тибо, вставая.

Сильвен Удача вышел из кабинета с чувством выполненного долга, но при этом его не покидало тягостное ощущение, что ему предстоит стать творцом орудия цареубийства.

– Гийом, подыщи ему стражника, чтобы, когда придет время, он смог проследить за Альфредом Дюбюком, – велел Тибо, как только слуга вышел.

– Бесполезно, – возразил капитан. – Раз Сильвен Удача побывал здесь… Твой брат наверняка уже устроил за ним слежку, так что он себя выдал. Поверь, уже поздно. Жакар закажет стрелу у кого-то другого или придумает, как заставить беднягу молчать.

– Гийом! В кои-то веки у нас появилась зацепка… В кои-то веки Удача на нашей стороне… Давай. Найди мне Манфреда, чтобы я поставил его в известность. Вот уж кто умеет приглядеть за крылом прислуги. К тому же мы с ним должны закончить размещение гостей за столом. И побыстрее, Гийом, а не то посажу с тобой рядом Филиппа вместо Элизабет!

Капитан ушел, все так же скрестив руки. Он был прав и знал это.

47

Пациенты Лукаса, у которых был назначен прием, недовольно толпились перед запертой дверью больницы, особенно же досадовала одна барышня, желавшая вновь увидеться с доктором, поскольку накануне он слишком уж деликатно ее спровадил. Сдались они не сразу, но в конце концов все же разошлись по домам. Однако Лукас, вопреки их догадкам, вовсе не навещал больного на дому, а сидел за запертой дверью, обложившись колбами, тигелями и расставив перед собой рядком выпрошенные на кухне шафран, спирт, миндаль, сахар, муку и смородиновую наливку. Все это, а особенно сахар, Марта уступила неохотно. Покинул больницу Лукас лишь к ужину, явившись в столовую вольных ремесел ровно в назначенный час. Пальцы у него были все в пятнах, зато совесть чиста: Эсме может беспрепятственно грабить больницу и забирать то, что ей нужно.

Посыльная как раз воспользовалась тем, что весь двор был занят трапезой, и наведалась в комнату Лукаса. Поскольку расставленные всюду стражники все равно бы заметили ее, она решила, что лучше идти открыто, чем таиться и вызывать подозрения. Она громко постучала в дверь, выждала пару секунд и вошла. Там она принялась ругаться на гитару. Стражники, видевшие, как Лукас вышел, решили, что не заметили его возвращения. Ответных реплик слышно не было, однако доктор редко повышал голос. Тем временем Эсме нашла ключ от больницы: его легко было отличить по цветку бузины, и он лежал на виду, на круглом столике. Спасибо, Лукас. Она положила на его место белый камешек, который хранила с того дня, когда они купались в роднике, и вышла, хлопнув дверью. Затем она тихонько проскользнула к больнице, где на стуле ее дожидалась ореховая шкатулка. Спасибо, Лукас, огромное спасибо.

Ночью на Бойне, затерянной на дне глубокой низины у подножия смертельно опасной лестницы, не было ни души, если не считать туш убитых и подвешенных за крюки животных. Мертвая плоть пачкала пятнами плащ Эсме, цепи скрипели, когда она проходила. В глубине стоял прилавок с остро заточенными ножами, и она оставила шкатулку с подписанными склянками прямо на нем.

Выглядела та как полностью оснащенная аптечка, однако во всех склянках был лишь один препарат, самый безвредный из имевшихся у Лукаса ядов – черная белена во всех возможных видах: и порошок, и жидкость, и мазь. Он размял листья с сахаром, разбавил сок спиртом, семена перемешал с дробленым миндалем, а что получилось, подкрасил шафраном или смородиновой настойкой. Характерный запах белены больше не чувствовался, а ее воздействие было сильно снижено. Если принять достаточное количество, возникнут все столь желанные отравителю симптомы: тошнота, рвота, галлюцинации, судороги, спазмы, дрожь, подергивания мышц, учащенное сердцебиение. Но затем неизбежно наступит выздоровление. Потому что даже если съесть все содержимое шкатулки, дыхание не остановится.

Кончив дело, Эсме выскочила за дверь, не мешкая ни секунды. Но тяжелый вечер на этом не кончился: она обнаружила, что к гриве Зодиака привязана лента. Кто был здесь? В низине царила темнота и сырость, а скотобойня напоминала спящего дракона. Она отвязала ленту – вероятно, послание, – сунула ее в карман и вскочила в седло. Поднявшись на самый верх лестницы, ведущей из этой мрачной дыры, она пустила Зодиака галопом несмотря на ночную темень. Мороз кусал ей щеки, ветер спутывал волосы. Она надеялась, что мороз с ветром сотрут с нее всю ту грязь, которая уже начинала в нее въедаться.

Прискакав во дворец, Эсме не сбавила хода. Она пробежала через сад, закинув Лукасу ключ в открытое окно. Он упал рядом с белым камешком на круглый столик, где она и нашла его давеча. Затем Эсме долго путалась в лабиринте лестниц для прислуги. И хотя никогда не плутала в самых диких местах, дворцовое закулисье совершенно сбивало ее с толку. В своей жалкой комнатенке при тусклом свете единственной свечи она с трудом продиралась сквозь написанные на ленте буквы.

На следующий день в семь утра она оставила сумку, где было сказано; ровно в восемь вернулась за ней. Внутри лежали четыре записки, на каждой точный и часто нелепый адрес, каждый из которых она разбирала подолгу. Очевидно, столь осведомленный обо всех и обо всем враг не знал, как плохо Эсме читает.

Адреса нарочно были выбраны так, чтобы Эсме никого не встретила. Или, напротив, чтобы там были толпы народу, что не меняет сути:

Записки были запечатаны, и Эсме не рискнула их открывать. Адреса были набраны буквами, вырезанными из книги – похоже, из одной и той же. Эсме подумала, что, если переставить их в другом порядке, возможно, получится часть того искромсанного романа Элизабет и Гийома.

Доставляя очередную записку, она нарочно задерживалась немного, надеясь заметить адресата. На рынке в Ис она купила чахлой цветной капусты, подольше ее выбирая. Потом забралась на пьедестал фонтана, делая вид, что пьет. К ней подошли две женщины и, сунув на руки младенца, стали просить на пропитание. Когда они наконец отстали от нее и удалились с ребенком, капустой и парой монет, тележка и продавец исчезли. На панихиде по ювелиру ее охряной плащ слишком выделялся на фоне траурных одежд, и она поспешила уйти.

Вечером Эсме, раздеваясь, обнаружила в кармане пятую записку. Как она туда попала, посыльная не знала. Плотная голубая бумага прекрасного качества приятно пахла лавандой. Вместе с ней в кармане лежали две монеты, которые она дала нищенкам, и еще одна, необычная: золотой, как будто пачкавший ей руки. Секунду она разглядывала сверкающий портрет Альберика на ладони. Если б только могла она так же легко укрыть короля Тибо в кулаке и спрятать поглубже в карман, для сохранности… Но вместо этого она сгорбилась над запиской: