Gedzerath - Рождение легиона
– «Я…» – казалось, завладевшая мной воля заколебалась, позволяя чему-то теплому коснуться моей души. Это чувство все ширилось и росло, вместе с тревожно пиликнувшим над ухом окошком мейнфрейма – «Я… Отвали… Мы еще можем… Не лезь!».
– «Ты завладела моей Скраппи? И ты решила, что можешь напасть на мою сестру?!» – наступая на меня, принцесса ярилась все больше, заставляя ту холодную, наглую, отстраненную убийцу, что вошла в мое тело в тот страшный миг, пока я болталась между жизнью и смертью, позорно отступать, поджав хвост, в глубины моей собственной души – «Яви себя, сущность! Покажись, коль ты и в самом деле моя Найтингейл!».
Остолбенев, я задрожала, и отступила еще на шаг, посмотрев на изуродованное тело, рождавшее во мне неприятные мысли, так не вязавшиеся с завладевшим мной, образом хладнокровного убийцы.
«Что же именно заставило Луну уничтожить свою ученицу? Какое преступление должна была та совершить?».
Что-то просыпалось во мне, вместе с желанием сбросить с себя эти нелепые железяки, проснуться, выбраться из страшного сна. Холод и сталь, сковавшие разум и душу, трещали по швам под ударами чего-то… Кого-то… Кого-то, кто рвался ко мне на помощь, кто жертвуя собой, старался помочь мне – и собирался во что бы то ни было оградить меня от безумия, свалившегося на мою голову за несколько страшных часов. Я была мертва… Я помню, что была мертва… Но почему тогда так холодно? Откуда этот снег?
– «Снег… Опять снег…» – мой голос звучал неприятно и глухо, когда я вскинула бронированное рыло к потолку, глядя на темные хлопья, падающие с неба, не видимого сквозь толщу земли – «Такой черный… Такой мягкий…».
– «Что ты сказала?» – прищурилась на меня аликорн, мерцая изумрудами глаз – «Снег? Черный снег?».
– «Он так прекрасен, так мягок» – удерживающая меня воля сломалась, и тихо чирикая на непонятном мне языке, вновь уползла куда-то вглубь вдруг ослабевшей души. Трясущимися ногами я сделала шаг, затем другой… И повалилась вперед, прямо на шагнувшую мне навстречу принцессу – «Зачем, зачем вы воскресили меня? Зачем мучаете меня, опять и опять? Я… Я лишилась ребенка, лишилась всего, что у меня оставалось, лишилась даже своей жизни – чем я должна вам еще послужить?».
– «Скраппи, очнись! Тут нет снега!».
– «Он есть – он во мне» – я покачала головой, ощущая, как черные снежинки, кружась, падают мне на… На глаза. Сенсоры отключились, возвращая мне возможность видеть своими глазами, но что можно увидеть в непроглядной темноте того чудовища, в которое я превратилась? Превратилась добровольно, отдав часть души за возможность отомстить своим убийцам, не дать им восторжествовать, разрывая мое тело на части во имя науки и новых исследований – «Луна… Мама… Прошу тебя… Прекрати это».
– «Ох, Скраппи» – прошептала прекрасная кобылица. Зашевелившись, ее сестра сделала попытку подползти к нам – и вновь упала без сил – «Подожди меня, я сейчас!».
– «Не спеши. Уже некуда спешить» – дышать становилось труднее. Мир сократился до узкого пяточка, на котором лежало два умирающих тела, и темные хлопья, так напугавшие меня несколько лет назад, медленно укрывали нас черным, погребальным саваном.
«Не в мою смену, ты слышишь? Не в этот день!».
Яркая вспышка далекой зарницы пронзила небосвод, потухнув где-то за горизонтом. Тишина, лишь тихий плеск разбивающейся о тело воды давал мне понять, что я еще жив, или, по крайней мере, еще существую. Я медленно покачивался на еле заметных, антрацитово-черных волнах, державших меня, словно воды ушедшего в небытие, соленого, Мёртвого моря[285]. Казалось бы, плыви, пока не выбьешься из сил, ищи свою землю, но… Я не мог так поступить, ведь на моей груди, свернувшись калачиком, тихо посапывало небольшое, пятнистое тело. Милые ушки-лопушки бессильно повисли, копыта скрывались под заметно разросшимся животом, а растрепавшаяся, черно белая грива, нечесаными космами свисала мне на лицо. Мягкий, бежевый нос тихо посвистывал, уткнувшись мне в шею, а между бархатных, черных губ, иногда, свешивался длинный, розовый язычок. И как мне было бросить доверившееся мне чудо?
Обычно, я слышал ее голос. Раздававшийся вокруг меня, он шутил и смеялся, плакал и дерзил, и каждый раз, слыша в нем слезы, я крепче сжимал ворочавшееся в моих объятиях тело, глядя на темное небо, в котором, как в зеркале, отражалось все то, что видела в своих снах эта маленькая кобылка. Порой, заметив то, что ускользало от взгляда малышки, я принимался кричать, но путем несложных экспериментов заметил, что до нее долетает буквально два или три слова из десяти. Длинные фразы терялись вдали, и только одно, громко сказанное слово, долетало без искажений до таких близких, и в то же время, таких далеких ушей. Стоило мне опустить свою руку на холку, прижимая прильнувшую к груди голову, как на меня обрушивался водопад из видений и запахов, мыслей и чувств – я готов был остаться навечно в этом прекрасном, бушующем мире, но реальность, то странное место, что качало нас на угольно-черных волнах, имело свой нрав, свой характер, и иногда, налетающий шквал грозил вырвать из моих рук пятнистое тельце, унеся его прочь, в чернильную темноту… Тогда я напрягался и обхватив руками беспокойно ворочавшуюся кобылку, старался укрыть ее от налетевшей непогоды, по самые ноздри погружаясь в ставшие беспокойными воды этого межмирового океана. Кто я теперь? Что делаю тут? Я не знал ответа на этот вопрос. Был ли я песчинкой, или просто душой, вырванной из тела, да так и застрявшей между мгновеньями, между «тик» и «так»? Мне было все равно. Признаюсь, я мечтал о посмертии, пытался вспомнить друзей и даже самого себя – но все было тщетно, и каждый раз, погружаясь в видения пятнистой кобылки, я понимал, что нужен этой маленькой засранке. Я мог помогать ей – и я помогал. В самые злые минуты, когда тело кобылки безжизненно вытягивалось у меня на груди, я лишь сжимал зубы, и сильным, но аккуратным ударом по левой стороне груди, и осторожным, но энергичным массажем грудной клетки, заставлял остановившееся сердечко вновь делать удар, затем другой… Не знаю, правильно ли я поступал, ведь никогда до того мне не приходилось реанимировать маленьких животных, но кажется, что-то из того, что я делал, приносило свои плоды. Тяжелее стало, когда у моей подопечной, сладко зевавшей и сопевшей на мне, словно на надувном матрасе, стал увеличиваться живот. Сколько тревог и волнений я испытал за это пятнистое чудо, сколько суток подряд оберегал его от волн и порывов холодного ветра, сжимая руками тяжелое, мягкое пузо, периодически, забываясь в коротком забытье-полусне. Признаюсь, идея все бросить и просто уплыть не раз и не два возникала в моей голове. При виде проплывающих мимо предметов, покрытых скользкими водорослями, кто-то настойчиво шептал мне – «Положи ее, оставь и забудь! Кто узнает?». Но я понимал, что узнаю я сам. Я не был маленьким, и прекрасно понимал, что она соскользнет с этой груды обломков при первой же хорошей волне. Она подарила мне понимание того, что случилось с людьми, что для нас еще не все потеряно, и что даже в самой кромешной темноте, когда-нибудь, проклюнется свет. Нужно лишь ждать, верить, и оставаться собой.
