Стэн Николс - Магия цвета ртути
— А как они?..
— Старший погиб на войне, проклятой войне, развязанной властями против соседей, с которыми нам нечего делить. А младшего казнили.
— По обвинению в трусости, — пояснил Карр. — Я знал этого парня, и если он был трусом, то я готов хоть сейчас голым идти в логово зверя.
— Он просто не находил нужным скрывать свое мнение, за то и поплатился, — сказала женщина. — Ну а я теперь здесь, оказываю посильную помощь делу.
Карр поблагодарил ее, и она вернулась на свое место. Патриций заметил еще одну свою знакомую, молодую и довольно красивую, вот только взгляд у нее был усталый и опустошенный. Ее историю патриций поведал сам.
— Твой дом снесли, чтобы расчистить место для дворца надзирателя из Гэт Тампура, так ведь? — спросил он.
— Так, но это было не самое худшее. Сносить собрались целый квартал, а когда жители объединились, чтобы протестовать, пролилась кровь. Мой муж и сын... их изрубили в куски.
— Они направили туда паладинов, — пояснил Карр.
— Ублюдки! — прошептала женщина. Заметив на лице Рита сочувственное выражение, она пристально посмотрела на него и спросила: — Ты квалочианец?
Он подтвердил это легким кивком.
— В таком случае ты тоже натерпелся от этих мерзавцев. Думаю, всякий, кто выступает против них с оружием в руках, достоин награды. Да укрепят боги руку, поднявшую меч в защиту правого дела.
Она доброжелательно улыбнулась — наверное, ей было известно, кто такой Кэлдасон.
— А этого видите? — Карр указал на примостившегося на бочонке плотного мужчину в длинном синем плаще и шерстяной вязаной шапочке. — Еще один нарушитель воинской дисциплины, дезертир с военного флота. Представляете, он был первым помощником капитана галеры, но не мог больше выносить жестокого обращения с рабами-гребцами и перешел на нашу сторону.
Похоже, патриций мог рассказать какую-нибудь историю чуть ли не про каждого из собравшихся.
— Вон те двое, что стоят у двери, — раскаявшиеся разбойники. Должен отметить, что они обладают множеством очень полезных для нас навыков. А вон тот — видите? — малый был священником, но нарушил свой обет, потому как счел его исполнение несовместимым с велением совести. Вон там стоит пара — купец со своей женой. Они...
— Достаточно, — прервал его Кэлдасон. — Мы поняли, что ваше дело пользуется поддержкой.
— Во всяком случае, сейчас приверженцев у Сопротивления больше, чем когда бы то ни было.
— Стало быть, все эти люди готовы отправиться на твой чудесный остров?
Карр хмыкнул.
— Ну, насчет всех я не поручусь, но некоторые, надо полагать, не откажутся. Поживем — увидим.
— Разношерстная компания, — заметил квалочйанец, обведя взглядом помещение.
— И это нам на руку: мы заинтересованы в том, чтобы привлечь на свою сторону самые разные общественные слои. А главное — всех их, при столь широком спектре различий, объединяет общая страсть. А страсть способна сокрушать горы.
— Сокрушать империи будет посложнее. — Карр ощетинился.
— И почему ты все время...
— Тсс! — Куч приложил палец к губам.
Гойтер взобралась на ящик и призвала собравшихся к порядку. Двое мужчин направились к зубчатым колесам в центре помещения, вместе налегли на огромный рычаг и, напрягая мускулы, опустили его вниз. Колеса замедлили вращение и вскоре со скрежетом остановились. При последнем движении откуда-то сверху просыпалась мука.
Шум механизмов стих, разговоры смолкли, и в помещении воцарилась странная тишина. Все встали и смотрели в сторону Гойтер. Карр, Рит и Куч оказались позади толпы, что их вполне устраивало.
— Всем вам известно, зачем вы здесь, поэтому я не стану утомлять вас долгими предисловиями, — зычно возгласила женщина. — Принятое вами решение изменит вашу жизнь и, возможно, изменит к лучшему мир, в котором мы живем. Но я обязана предупредить, что вам следует в последний раз подумать о том, насколько серьезный шаг предстоит сделать. Пути назад уже не будет. Если кто-то из вас испытывает колебания, пусть скажет сейчас. Есть такие?
Ответа не последовало.
— Понятия не имею, что бы мы стали делать, если бы кто-то из них отказался от посвящения, — шепнул своим спутникам Карр. — Наверное, пришлось бы его убить.
Рит с Кучем переглянулись, озадаченные: он шутит или говорит серьезно?
— Хорошо, — продолжала Гойтер, наполняя помещение своим звучным голосом. — Как бы то ни было, я считаю, что вы поступаете правильно. — Она замолчала, всматриваясь в обращенные к ней лица. — Сегодняшний день запомнится вам на всю жизнь. Осознайте это!
Опять наступила недолгая пауза.
— Настало время произнести клятву. Пусть каждый поднимет правую руку и повторяет за мной.
В записях Гойтер не нуждалась: слова обета она произносила по памяти.
— По моему собственному волеизъявлению и без принуждения...
Ей приходилось часто останавливаться, чтобы дать людям повторить клятву. Кэлдасон обвел взглядом толпу присягающих, мужчин и женщин всех возрастов. Было среди них и несколько детей, едва ли способных осознать значение момента и понять суть произносимых слов.
— ... клянусь в верности...
Люди вторили ей, кто искренне и воодушевленно, кто опасливо, кто восторженно, кто с остекленевшим взором. Некоторые плакали. Один или двое казались скучавшими.
— ... бороться с теми, кто порабощает, угнетает...
Покосившись на Карра, Рит заметил, что тот беззвучно повторяет слова обета, не сводя пристального взгляда с Гойтер. Куч тоже казался завороженным торжественностью обряда и благородством приносимой клятвы.
— ... посвящаю свой разум, мысли и душу...
Будь эмоциональный настрой собравшихся единым, будь благородство чувств и благочестивая убежденность в своей правоте в равной мере присущи всем собравшимся, Кэлдасон, пожалуй, воспринял бы это как очередную форму духовной тирании.
— ... защищать слабых, покровительствовать угнетенным, заступаться за безгласных...
Но ему показалось, что побуждения были столь же различными, сколь различались между собой собравшиеся здесь люди. Это каким-то образом придавало происходящему здесь действу дополнительную силу — не то чтобы незнакомую ему, но не ощущавшуюся им в течение очень долгого времени.
— ... не знать покоя, пока свобода не...
Совершенно разные люди — «иные», так как-то назвал их Карр — по самым разным причинам объединялись вокруг общей, высокой и благородной цели. Это порождало странное ощущение, будило в глубинах его памяти нечто, граничившее со следами сновидений.
— И в том я приношу торжественную клятву!
За заключительными словами присяги последовали шум и гул голосов. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то одобрительно восклицал. Возобновились разговоры, и Кэлдасон невольно прислушивался то к одним из новообращенных, то к другим.
