Ольга Ксенофонтова - Иноходец
Рубашка на груди быстро вымокла от ее слез.
— Защищаться? — икнула она и оглянулась. Первые обитатели — наверное, самые голодные — царственно вплывали в Межмирье. Непередаваемая внешность усугублялась странным хлюпающим звуком. Однако! Воспользовавшись тем, что хватка рук ослабла, Джерард подтолкнул девушку к выходу.
— Беги, слышишь? Ничего не бойся, но беги быстро.
— Их впустила… я? Они тебя у-убьют!
— Это не так просто сделать. Но тебе в детстве не рассказывали, что нельзя жалеть, кого попало? А уж любить, кого попало и вовсе опасно.
— Я никуда не пойду. Если и вправду во всем виновата я, то…
— Ты не виновата, Рэми, ты ни в чем не виновата. Просто уходи.
— Куда они пойдут, если ты их не остановишь? В Сеттаори?
Сеттаори дело не ограничится.
— Я остановлю.
Сколько можно тратить время! Джеррад просто отпихнул ее за свою спину.
Раньше, выполняя свою так называемую «работу», он всегда имел перевес в силе и умении. С Ашхаратом он был на равных.
И подошел черед вести неравный бой, когда проигрывать придется с самого начала.
«За что будешь драться ты, Иноходец, когда против тебя станет тот, кого ты не сможешь победить? Что будешь вспоминать?»
Ничего, черный волк, не буду я вспоминать. В голове ясно, пусто и звонко, как в хорошо вымытом бокале. Ни подруги, ни здоровых крепких щенков. Даже ни одной толком сыгранной роли. Моя жизнь неприметна. И сама по себе ничего не означает. У меня и лица-то нет. Выходит, ты был значимее меня, волк. Тебе было за что драться. А я… просто буду стоять здесь, пока смогу. Пока замерзшая кудрявая девочка не шагнет в нужную дверь.
Я не сказал тебе, Хедер, что вычитал в тот день, когда пьяная молодежь решила разгромить твое кабаре. Одна фраза, которая показалась мне бессмысленной. Теперь же она ясна и прозрачна, как первый осенний лед.
Смерть Иноходца закрывает дверь.
Иди же, Рэми, иди!
Рэми стояла и смотрела, смотрела. Что-то неправильно во всем этом. Ей хотелось плакать, и в то же время закричать от ярости. Что происходит?
О, Джерард. Вот ты снова перевернул мой мир как песочные часы.
Ты ничего мне не должен, Джерард! Ни свою жизнь, ни свою смерть.
И он почувствовал — спиной. А потом — услышал. Не ушами — всем телом. Сознанием, душой. Каждым нервом.
«КО МНЕ».
Вспышки тепла и света. Как два рукава, из которых вот-вот выплеснутся ласковые руки, способные обнять весь беспредельный Хаос.
Не приказ, но просьба. Не страсть, но нежность. Бирюзовое сияние, которое можно вдохнуть и выдохнуть будто воздух. Музыка, вызывающая слезы на глазах, неповторимая, неземная.
Джерард беспомощно, в общем плотном потоке все придвигался и придвигался к средоточию, к центру, источающему призыв. А потом их глаза встретились, и Богиня усмехнулась. Его ноги и руки вновь обрели собственную волю.
Ашхарат, находящийся вдалеке, уже понял, что сейчас произойдет.
Ах, Змеелов, перед кем ты хвастался своим умением призывать кобр?
Посмотри на это!
Сила, изливающаяся из нее, переполняла оказавшееся не беспредельным Межмирье. Обжигающая вспышка — и на одну секунду Джерард словно бы смог увидеть край пространства, заворачивающийся, подобно кокону, оплавляющийся шар, и заключенный в нем некий новый мир. Единый мир взамен всех освобожденных, в который Рэми, использовав все свои силы, властно увлекла жуткие создания Хаоса. И замкнула на себя, закрыла. Опечатала. Потом ткань Межмирья лопнула, не выдержав перегрузки. Полотно рвалось в нежданных местах, и сгоревшей тряпкой пеленало чудовищного младенца.
А потом ничего не стало.
Все кончилось? Да, наверное.
Но проходила вторая неделя, а он все сидел в пыли, на дороге, где его «выбросило», ни на что не реагируя.
Джерард слушал Межмирье. И наконец понимал, что ничего больше нет. Все закрыто и заплавлено наглухо. Навсегда. Один мир, одна жизнь. Ни оттуда, ни туда никому не проникнуть. Был коридор и были двери. Ничего. Сама возможность выйти исчезла.
Он медленно приходил в себя. Встал, отряхнулся. Огляделся. Ну конечно, Сеттаори. Исходная точка. За поворотом, должно быть, «Дикий мед». Помнят ли там Рэми? Помнят ли там Джерарда? Ноги сами свернули за угол. Нужно ухватиться за что-нибудь в реальности. Начать опять жить. Никем. Потому что нет Межмирья — нет и Иноходца. Его — нет. Надо пойти и спросить вон за той зеленой дверью, вправду ли меня — нет? Тогда начну себя придумывать.
Двери распахнулись. Молодое, заспанное лицо. Бьянка.
— О, всесвятый Гард!
Ноги отказали ему, и он под всполошенные крики девушки присел на порог. Здесь его знают. Значит, помогут. Помогут… Он смежил веки, понял, как чудовищно устал. Последнее, на что потратил остатки внимания, было биение собственного сердца. Неотчуждаемого. Никогда больше.
Он отказался от всего, что ему предлагали, кроме ключа от своей прежней комнаты. Единственные несколько метров пространства, которые он мог хотя бы с пятнадцатым приближением назвать домом.
Он спрятал ключ в ладони, но продолжал бродить кругами, из комнаты в комнату, и его оставили в покое. Как ни странно, но прежняя, асболютно бесшабашная, жизнь по-прежнему кипела тут, в кабаре, и только исчез легкий, прозрачный налет утонченности, который придавала ему Хедер. Исчез, как ее запах.
Он не знал, что именно ищет, а ноги уже сами привели его туда, куда нужно.
Он зашел, ткани были все так же разбросаны по столу, по креслам, навернуты на манекен, и было уже видно чужое деятельное присутствие, но уйти не хотелось, уйти не получалось.
На столе стояла шкатулка. Его шкатулка, в которой он оставил свое сердце.
А теперь — что там хранят?
Он подошел и бесцеремонно рванул вверх крышку. Декоративный, игрушечный замочек хрустнул, тут же ослепил пошловатый розовый атлас, которым обили изнутри шкатулочку. На атласе лежали ножницы, наперсток, подушечка с иголками.
Теперь окончательно поверилось, что все окончено.
И глупый неверующий человек беззвучно зарыдал, глядя на маленькие раззолоченные швейные предметы. Сквозь щель в приоткрытой двери чьи-то синие глаза печально наблюдали за ним, тоже наполняясь слезами.
Джерард встал и подошел к зеркалу. Солнце ярко-ярко освещало ателье. Маска сверкала невообразимо.
Нет Межмирья. Нет Иноходца. Пьеса окончена, пора снимать костюмы и грим.
Его рука твердо и уверенно протянулась за ножницами с изогнутыми, остро заточенными концами. Джерард тронул кожу на щеке и потянул за один из камней. Эрфан шил просто, как по учебнику — за четыре точки.
Ножницы тихонечко щелкнули. Что-то покатилось по дощатому полу.
За дверью, зажимая себе рот обеими руками, окаменела осмелившаяся подглядывать. Зеркало хорошо было освещено, хорошо повернуто. Слишком хорошо. И дрожащие ноги любопытной сами отступали, отступали дальше и дальше, прочь, к лестнице.
