Константин Жемер - Тибетский лабиринт (новая версия)
– Умри!
Умный пёс немедленно подчинился, упал на спину, раскинул в сторону лапы и вывалил язык!
И тут Германа осенило:
«Смерть! Ну, конечно! То, что ждёт в конце всех путей! А вот и знак смерти – цветок лотоса. И остальные символы ясны… Бардо Тодол – тибетская книга мёртвых, в которой самым подробным образом расписан процесс перехода в иной мир через преодоление… стены! Спокойно, нужно вспомнить правильный порядок… Начнём с рождения – это и есть первое бардо[102]»
Герман резко надавил на выпуклое изображение колоса злака – каменный рисунок поддался нажиму и ушёл в стену.
«Второе бардо – это наши сновидения, вот так…»
Изображение летящей пчелы повторило участь предыдущего символа.
«Третье, – профессор облизнул пересохшие губы. – Третье – это бодрствование, которое мы называем жизнью».
Ладонь касается вырезанного в камне древесного листа.
«Медитацию изображают в виде открытой ладони. Затем на очереди смерть».
Остался последний символ. Герман смотрит на него в недоумении: за смертью должна следовать дхармата, посмертное существование, во время которого человек познаёт Вселенную, но знак дхарматы – глаз, а здесь изображена черепаха.
«Вот незадача! – Крыжановский прикасается к черепахе, но сразу надавить решимости не хватает. – А, была-ни-была, где наша не пропадала, попытка – не пытка, понадеемся на авось, и как там ещё принято говорить в таких случаях…»
Рука, дрогнув, утапливает рисунок. Последствия не заставляют себя долго ждать – вся стена медленно уходит в сторону, открывая постамент, на котором, как и предрекал Эрнст Шеффер, лежит один единственный предмет.
Крыжановский отчасти лукавил, заявляя Шефферу, будто не знает, что именно хранит лабиринт. В расшифрованном трактате значилось ясно – там находится Вселенная. Герман взял её в руки. Обычная мандала – испещрённый рисунками металлический диск, размером с суповую тарелку. Мир на ладони, смешно право!
– Всё, Сахарок, пошли – я снова хочу увидеть настоящий – живой – мир, а не этот, игрушечный!
Буквы «Г», ставшие теперь желанными путеводными знаками, исправно вывели Германа на свет божий. И мир сразу явил множество цветов и контрастов.
Стоило высунуть наружу нос, как стало ясно: Лили Беллоу выполнила обещание – англичане настигли экспедицию Эрнста Шеффера, но самое интересное Герман пропустил. Основной бой, по всей видимости, кипел по ту сторону пирамиды, здесь же он уже подходит к концу. Никто не стреляет, стороны сражаются врукопашную. Стальные штыки британских солдат против деревянных палок-гьянбу бонских монахов. Дерево явно берёт верх над сталью: вокруг валяется с десяток трупов в форме цвета хаки, и всего один – в сером монашеском облачении. Шеффер с Унгефухом отбиваются плечом к плечу, но Герману пока не до них, он ищет глазами свою любимую, а когда находит, из горла вырывается звериный рык. Ева в беде! Лили Беллоу схватилась с ней не на жизнь, а на смерть, и в руке рыжей суки стилет, который вот-вот пронзит белокурую красавицу!
Не помня себя от ярости, Крыжановский выхватывает пистолет и открывает стрельбу. Тщетно – ни одна из восьми пуль даже не задевает Лили. Страшно крича, он срывается с места, но сразу понимает, что уже не успеть… Стилет занесён для последнего удара, но что это, откуда не возьмись, появляется белая молния и, ударив в английскую шпионку, сбивает её с ног. Верный Сахарок оказался эффективнее пуль. С визгом и рычанием белый кобель и рыжая сука скатываются по склону, а Ева, живая и невредимая, стоит на коленях, хватая ртом воздух – похоже, ещё не скоро прижёт в себя после схватки. Облегчённо вздохнув, Герман идёт к ней, но на пути вырастает Эрнст Шеффер.
– Предмет в обмен на женщину – таков, помнится, был уговор!
Герман без сожалений расстаётся с рюкзаком, но добраться до Евы не суждено – путь снова преграждают: гауптшарфюрер Сигрид Унгефух направил на Германа пистолет и тоненько хихикнул.
– Кажется, вы выпустили все пули, профессор? Заметьте, лавина так и не сошла, хотя все заходило ходуном. Дуракам везет.
– С дороги! – мрачно потребовал Крыжановский.
– Увы, ваша дорога кончается здесь. На этот счёт мне даны совершенно определённые инструкции.
Удар был подлым! Уклониться не вышло – кулак Унгефуха впечатался ровно под ребра – профессор согнулся пополам и ничего не смог поделать, когда небо и земля, обнявшись, завертелись вокруг. Скатившись на дно пропасти, он упал в глубокий снег. Здесь тоже лежали убитые, в одном из них Герман тотчас признал своего калькуттского знакомца – мистера Голда, чьи широко распахнутые глаза смотрели издевательски приветливо.
Герман поднял голову и увидел на краю обрыва Унгефуха, который целился в него из пистолета.
– Что вы делаете! Вспомните, ведь я спас вам жизнь, когда отбросил гранату?! – крикнул профессор.
– Вы как-то позволили себе сомневаться, в моей нордической выдержке? Так вот, истинному арийцу чувство благодарности чуждо так же, как и гнев, – со смехом ответил эсесовец, продолжая целиться.
Рефлекторно Герман прикрылся телом Голда. Унгефуха это рассмешило ещё больше, он направил ствол вверх и принялся палить в воздух. Горы ответили грозным эхом. Выпустив всю обойму, Унгефух крикнул:
– Быстрее, обрштурмфюрер, сейчас здесь будет лавина. Берите женщину, а русского, после того как станет не нужен, доктор Гильшер приказал устранить.
– Знаю! – едва слышно донёсся сквозь приближающийся гул ответ Шеффера.
Лавина, накрывшая Германа, показалась ему точь-в-точь такого же цвета, как верный Сахарок, спасший милую Еву от рыжей суки.
Часть 3
Память крови
«Существуют два основных полюса – Крист и Локи, представленные Белым и Черным Солнцем. Но они не вечные антагонисты, ибо как меняются положением эти светила, так и Крист нисходит в Темный мир, а Локи освобождается и восходит к Свету, становясь Кристом. Крист же становится Черным Солнцем, принимая искушения материального мира и искупляя их. Сии противоположные начала уравновешивает Бафомет[103]».
Догматы ИрминизмаГлава 1
Явление Белокурой Бестии
24 июня 1939 года. Тибет.
Как же замечательно, когда не нужно дышать! Уходит боль, уходит страх! Дух, более не скованный никчемной плотью, взмывает ввысь, прямо к свету! И парит в небесах, земным стихиям неподвластный. Внизу проплывают Гималаи – ослепительно белые, искрящиеся хребты и пики, но тут нечего задерживаться, надо лететь дальше – туда, где брошенная московская мансарда, где покрытые пылью корешки книг, и ещё дальше – где среди питерских улочек прошло детство. Вот она, маленькая квартирка приходского священника: теперь там проживают сразу две семьи – множество совершенно незнакомых людей. И как только втиснулись? А вон и церквушка отцова прихода – теперь на ней ни крестов, ни колоколов, зато есть вывеска, на которой большими буквами написано: «СТОЛОВАЯ» и буквами поменьше: «Кировский райпотребсоюз».
![Андрей Васильев - Снисхождение. Том первый [СИ]](/uploads/posts/books/271277/271277.jpg)