Алана Инош - Слепые души
Глава 26. С днём рождения
Сегодня, в день рождения Альбины, мы с Дианой едем на кладбище. Да, теперь я называю её просто Дианой, потому что мы заключили соглашение: она бросает курить, если я в обращении к ней буду опускать отчество. Я своё слово держу, и она как будто пока что тоже.
Как будто по заказу, сегодня с самого утра стоит хорошая погода. Вчера подморозило и выпал первый снег, скрыв под собой надоевшую осеннюю грязь, а сегодня солнечно, хотя и холодно, да и снег не тает. В пронзительно свежем воздухе звенит хрустальная грусть, озябшие бутоны роз жмутся к моей щеке, а чистое спокойное небо смотрит с холодной улыбкой на людскую суету. «Куда вы так спешите, люди? — как будто спрашивает оно. — Вам всё равно не успеть всего, всегда остаются недоделанные дела, забытые обещания, несказанные слова, нереализованные идеи и не рождённые дети». Хочется быть как это небо — недосягаемой, невозмутимой, далёкой от земной жизни, но человек не может быть небом: он всегда будет на земле.
Чёрный ботинок со скрипом встаёт на белый снег: Диана выходит из машины и поднимает лицо к моим окнам. Я спускаюсь по лестнице вниз и выхожу на крыльцо прежде, чем она успевает нажать кнопку домофона.
— Быстро же ты, лапушка! — удивляется она.
— Я уже давно готова, — говорю я.
И вот, я снова смотрю в лицо Альбины, которого я никогда не знала при её жизни. Она была такой задолго до того, как мы встретились, люди смотрели на неё и восхищались. Странно, но это лицо — чужое мне, оно не вызывает у меня тех чувств, которые вызывало другое её лицо, менее красивое, но именно то, с каким я её и полюбила. Конечно, по большому счёту, дело совсем не во внешности: настоящая Альбина совсем не такая. Какая она на самом деле, я видела, когда была за гранью.
— Ох, Алька, — вздыхает Диана.
Хоть я и помню, что слёзы нарушают покой ушедших в Город, но я не могу, просто не могу! Больше я не увижу на экране своего телефона её имя и не услышу её голос. Диана кладёт свой букет, я опускаю рядом свой, а между цветами пристраиваю жёлтого плюшевого утёнка.
Присыпанные снегом ели кладбищенской аллеи выглядят совсем по-новогоднему, в воздухе — зима. Сняв перчатку, Диана сжимает мою руку, а ели провожают нас понимающим молчанием: они давно растут здесь, и мимо них прошло много людей, проводивших своих близких и любимых в последний путь. И вот сейчас идём мы.
— Здесь так хорошо, тихо, — говорит Диана. — Вот бы здесь отдохнуть… Я так устала! Что ты так на меня смотришь, лапушка?
Вместо ответа я останавливаюсь посреди аллеи и обнимаю её. Слёзы душат меня, но это оттого, что она бесконечно дорога мне — она, которой подчинённые боятся как огня, с которой мужчины едва ли могут потягаться, и о которой Галя сказала однажды: «Как ты сумела её приручить?» Я делаю то, что не осмелился бы сделать, пожалуй, больше никто — тру и грею ладонями её уши, потому что она не признаёт шапок, какой бы трескучий мороз ни стоял. Мне она позволяет эту вольность, закрыв глаза и улыбаясь, но, будь мы на работе, ни о чём подобном не могло бы быть и речи. Там она — единовластная царица, а я — одна из её подданных, причём далеко не самая приближённая. И там она ни за что бы не позволила себе сказать:
— Человечек ты мой родной, Настёнок мой… Ты не волнуйся, на такой отдых я пока ещё не собираюсь, я ещё покручусь — если, конечно, на небесах не прописано для меня иного. Вот только не знаю, для кого я всё это буду делать…
— Для Али, — говорю я. — Она скоро снова родится.
Диана смотрит на меня почти испуганно — она, ничего и никого в жизни не боявшаяся.
— Откуда ты знаешь?
Я возвожу глаза к холодному чистому небу:
— Я побывала там, потому и знаю. Я там много чего узнала.
— И где она родится?
— Здесь.
С днём рождения тебя, Аля. Эта дата принадлежит уже твоей прошлой жизни, но новой даты мы пока ещё не знаем и потому поздравляем тебя с твоим старым днём рождения. Сегодня мы побывали у тебя на кладбище и оставили тебе эти прекрасные цветы, а я оставила утёнка: только ты меня так называла.
День сегодня по-зимнему морозный и ясный, а снег сделал улицы опрятными и светлыми. В такой хороший день не хочется грустить, но нам грустно, потому что тебя нет с нами. Мы с Дианой провели этот день вдвоём, обедали в кафе и гуляли в парке. Я уже хорошо себя чувствую и не сегодня — завтра опять пойду на работу. Всю заботу, которой Диана окружала тебя, она теперь обрушила на меня, и признаюсь тебе откровенно: если бы такие браки у нас были разрешены, то я, может быть, с радостью вышла бы за неё замуж, потому что она очень сильный и надёжный человек — пусть иногда резкий и очень часто жёсткий, требовательный и суровый, но она органически неспособна на подлость и предательство, с ней чувствуешь себя под защитой. Несмотря на её такой нелёгкий и колючий характер, в моём сердце живёт к ней очень тёплое чувство, но я не говорю ей об этом вслух: между нами не принято говорить о таких вещах. Вот и сегодня, когда Диана уходила от меня вечером, мне показалось, будто она хотела что-то сказать; мы обнялись, она прижалась своей щекой к моей, но так ничего и не сказала, только больно сжала мои пальцы. Думаю, она и не скажет этих трёх заветных слов — уж такова её натура.
Я не знаю точной даты, когда ты вернёшься, но я жду тебя каждый день — наверно, ты это чувствуешь. Там, в Городе, тебе, наверно, хорошо, и не хочется уходить оттуда, но я здесь очень по тебе скучаю. Возвращайся поскорее, утёнок, потому что мы с тобой неразделимы, так надо. И так будет, из жизни в жизнь.
Глава 27. Новая весна
Снова май и снова сирень, а молодая листва на деревьях уже большая и мокрая: льёт дождь. Залитый лужами асфальт усыпан зелёными кисточками кленовых цветков, я иду под зонтиком с букетом сирени на вокзал. Обычный день — для кого-то радостный, а для кого-то печальный. Слившись с толпой встречающих и провожающих и прячась от дождя под старым чёрным зонтиком, я жду, когда на нужный путь прибудет нужный поезд, чтобы сказать: «Привет».
Поезд прибывает, кого-то разлучая, а кого-то соединяя. Люди, сумки, пакеты, рюкзаки бурлят вокруг; улыбки, объятия зажигаются семафорными огнями, а я лавирую посреди всей этой суеты со своим зонтиком и сиренью и высматриваю знакомое лицо. Не так уж много прошло времени, чтобы оно могло слишком измениться, но всё равно я волнуюсь: каким я его увижу? Будет ли на нём улыбка при встрече со мной, или меня встретят нахмуренные брови и угрюмый взгляд? Отразится ли на нём удивление, добавилось ли на нём морщинок? Пока я гадаю, стоянка поезда заканчивается, и я растерянно озираюсь, так и не увидев знакомого лица. Не может быть, я просто проглядела.
