Александр Бушков - Анастасия (сборник)
— Здравствуй, — сказал Аид. — Ну как там, наверху? Вечная возня? Кто–то с кем–то дерется, что–то горит, кто–то тонет, кто–то за кем–то гонится, все суетятся, жить торопятся, разбогатеть торопятся, умереть торопятся, ни минуты покоя. Что оглядываешься? Не видно сторуких гекатонхейров и страшного Цербера? Их ожидал встретить?
— Вообще–то, да, — сказал Майон.
— Глупости. Сторукие дремлют где–нибудь в уголке. А Цербер до того опился водой из Леты, что просыпается раз в столетие. Как видишь, ваши россказни истине не соответствуют. Стража здесь не нужна — гостей я не отпугиваю, совсем наоборот. А стеречь здешних обитателей нет нужды, никто отсюда не уйдет по доброй воле. Нет здесь никаких узников, никаких огненных колес и сырых темниц. Заходят иногда буйные гости, да вреда от них особого нет. Заявился как–то Геракл и уволок за шкирку полусонного Цербера, но пес так испугался вашей суеты и солнца, что вырвался у входа и удрал назад.
— А Тезей?
— А, тот. Жив еще… — Аид усмехнулся. — Был такой забавный юнец. Приставал к моей супруге, пока не сообразил, насколько она холодна. Я его продержал у себя три года исключительно развлечения ради — хоть один крикливый да суетливый поблизости. Потом надоело, и я его выставил за ворота. Я вижу, ты, как и многие там наверху, убежден, что владыка царства мертвых грозен и наводит ужас? Чепуха. Я властвую не над страхом, а над скукой. Не зря Зевс поработал молниями, почти завалив вход в Аид и сделав его труднодоступной щелью среди диких скал. Отбиваю я у него подданных, завидно ему.
— Тени?
— При чем тут тени? — лениво удивился Аид. — Я о счастливых людях из плоти и крови говорю.
Майон посмотрел вокруг и увидел множество людей — молодых и старых, мужчин и женщин. Они лениво расхаживали по серой равнине в одиночку, парами в обнимку и группами, некоторые беседовали, но так медленно, что слова, казалось, неспешно выползали изо рта, долго колыхались в воздухе, прежде чем скрыться в ухе собеседника. Разговоры были настолько тягучими, что Майон не различал слов: все двигались невыносимо плавно, все лица застыли в блаженных улыбках, так что казались отлитыми из металла погребальными масками и внушали тоскливый ужас, их было много, очень много.
— Вот видишь, они счастливы, — сказал Аид. — Они живы и пользуются всеми радостями жизни — яствами, питьем, женщинами, умными беседами с учеными собеседниками. У них нет забот и хлопот, здесь нет войн и болезней, голода и несправедливости, нет зла…
Майон почувствовал, что этот голос опутывает его липкой паутиной, и на губах оседает противная приторная сладость, словно он пригоршнями ел мед. Стоячая вода смыкалась над его головой, и, рванувшись на поверхность, он сказал:
— Но добра ведь тоже здесь нет?
— Добра? Я уже и не помню, что это такое. Ну и что? Зачем нужно добро, если счастья и здоровья — в избытке? Она не иссякает. — Аид указал кивком в сторону Леты. — И никого из них я не тащил сюда насильно, не завлекал обманом и не принуждал пить из Леты — они пришли сами, не выдержав суеты и ужаса верхнего мира. Есть счастье и нет зла, к чему сожаления о каком–то добре?
«Но счастье и равнодушие несовместимы, — подумал Майон, — а они купаются в забвении и равнодушии. Им никто не нужен. Оказывается, подземное царство Аида стократ страшнее нарисованного молвой — с огненными колесами, зловещими стражами и нечеловеческими муками. Гея–Кормилица! мысленно воскликнул он в изумлении. — Они же бегут! Скрывается в лесах Артемида–Делия, сам себя заточил в серой мгле Аид, ушел в пучины Посейдон. Боги, твои дети, Гея, бегут от самих себя и от людей». Чего же тогда стоит Олимп, почитаемый как средоточие высшей справедливости и разума, если одни боги стремятся покинуть его, а другие наперебой борются за людские души?
— Ты, как я догадываюсь, тоже пришел выпить приносящей счастье воды? нарушил его мысли Аид.
— Нет, — сказал Майон. — Я хотел бы поговорить с одним из обитателей твоего царства теней.
— С кем?
В самом деле, с кем? Ахилл — всего лишь воин, никогда не знавший всей подноготной. Тиндарей? Калхант? Одиссей, может быть, еще жив, тогда его здесь нет.
— С Агамемноном, — сказал Майон.
Потому что Агамемнона легенды числили первым среди множества царей и военачальников, приплывших под Трою. Самый величавый, самый значительный, самый глубокомысленный, отважный, талантливый, самый, самый… Что бы ни писал Архилох, пусть все это правда, но такова уж была сила назубок выученного и внушенного с детских лет — при упоминании имени Агамемнона перед глазами возникала некая величавая фигура в сиянии золота и пурпура, триумфа и славы.
Да, тень, скользнувшая над серой равниной навстречу Майону, величавости не утратила. Словно сотканный из колышущегося полупрозрачного тумана, перед Майоном встал Агамемнон, и Майон едва поборол робость и смущение. Перед ним был герой и — одновременно человек, неопровержимо изобличенный во лжи и подлости, и Майону почему–то стало невыносимо стыдно, словно позор Агамемнона падал и на него.
— Кто ты? — спросил Агамемнон голосом, напоминавшим слабый шелест ветра в тростниках.
— Майон, аэд из Афин. Я пишу о Троянской войне.
— Это было славное дело.
— Как знать, — сказал Майон. — Я пишу о том, что было в действительности.
— Что ты имеешь в виду?
— Рукопись Архилоха.
Тень оставалась тенью, но глаза, казалось, ожили.
— Истина все–таки вырвалась наружу?
— С истиной в конце концов так и случается, — сказал Майон.
— И все мы предстанем?..
— Такими, какими вы и были, — сказал Майон. — Царь, разве нельзя было иначе?
Агамемнон думал.
— Иначе — нет, — сказал он. — Что нам еще оставалось делать? Купец разоряет опасного соперника. Воин убивает опасного противника. А мы были и купцами, и воинами, и политиками. Троя, эта Троя… Кость в горле. Она вечно отказывалась присоединяться к нашим военным походам, она держала под своим влиянием морской путь в золотую Колхиду и другие торговые пути, с ней постоянно приходилось делиться. Но — напасть просто так? Ты молод и никогда не был государственным деятелем, тебе трудно понять большую политику. Мы плохо выглядели бы в глазах всего мира, развяжи мы первыми войну, напади мы без всякого повода. Да и собственные воины охотнее идут в поход, освещенный сиянием справедливости. Так что понадобилась Елена.
— Но у меня не укладывается в голове, — сказал Майон. — Чтобы отец и муж поступили так с дочерью и с женой?
— Необходимость, — промолвил голос, похожий теперь на отзвук далекого сражения. — Интересы государства, перед которыми меркнет все остальное. Что значили мысли, побуждения и желания самих Тиндарея и Менелая перед железной необходимостью любой ценой уничтожить Трою? И они это понимали. Они прежде всего политики, а уж потом — люди. Тиндарей не пожалел не только Елену, но и сыновей. Кастор и Полидевк убиты его людьми, по его приказу — когда стали опасными, слишком много кричали о лжи и грязных методах.
