Шавина Виктория - Научи меня летать
- Что если они мне не понравятся? - тотчас насторожилась Надани.
Сил'ан пропустил прядь волос между пальцами.
- Можете поступать, как вздумается. Одёригвать вас я не стану. Возможно, Каогре-уан сочтёт меня слабым глупцом, которым вертит женщина - я переживу. Мне-то скоро возвращаться домой, а вы и ваш сын никуда из Лета не денетесь. Туземцы не любят чужаков, даже тихих - люди вообще не любят тех, кто на них непохож, разве не так? Вот и подумайте, какое отношение вызовет ваше своеволие.
Госпожа Одезри нахмурилась и отвела взгляд.
Рассветное Солнце запуталось в рыжем тумане над далью. Уан Каогре внимательно присмотрелся к крепости, глубоко вдыхая тревожный, сладковатый запах утра.
- Неудавшаяся каменная мозаика, - сказал он первому советнику. - Вот на что это похоже.
Свита осталась во дворе, её окружили любопытные, но недружелюбные воины уана Келефа. Двое из них провели чужого правителя по коридорам, глухим, тёмным и пыльным, остановились у одной из дверей на втором этаже и отворили её, не стуча. Каогре скользнул взглядом по потёртому ковру на полу, пустому раздражающе-жёлтому креслу. На столе, массивном и старом, в беспорядке валялись перья, обереги, свитки и пёстрые камни.
Без лишней торопливости старик перешагнул порог. Дверь стукнула, закрывшись за ним. Женщина, похожая на неприступную крепость в платье, которое не пристало носить безродным чужакам, отвернулась от окна. Она поклонилась так низко, как позволяли ей корсет, металлические пластины на лифе и обручи под юбкой. Уан Каогре, сощурившись, уставился на её немытые волосы - их тёмный рыжий цвет вызывал у него отвращение; затем перевёл взгляд на длинное и бледное лицо, всё в точках - не болезнь ли? Безвкусная вышивка на одежде, дешёвые украшения, а уж рост! "Отец её ребёнка - либо слепец, либо пьяница", - заключил старик.
Хозяин крепости поднялся из кресла. Каогре, наконец, посмотрел на него и замер, ощутив озноб от дурного предчувствия. Сожаление и понимание пришли слишком поздно.
С горькой улыбкой старик наклонил голову:
- Благодарю за гостеприимство, уан Кереф, - хрипло выговорил он. - Ваш переводчик здесь? Так давайте начнём.
Весен и Сил'ан стояли рядом на стене под палящими лучами Солнца. Сторожевой, созерцая из гамака эту добровольную пытку, неодобрительно ворчал. Стражники и воины, сбежавшие от жестокого светила в тень навесов, удивилялись чужому безрассудству.
Зеленоватое полуденное Солнце безмятежно сияло над песками. У горизонта справа колебалось кисейное облако пыли.
- Я его не таким себе представлял, - признался Данастос после долгого молчания.
Яркие глаза Келефа скрылись под ресницами.
- Сколько бы человек ни колотил в запертые двери, ему остаётся только умереть у порога или смириться и уйти прочь, - ответил он тихо.
- Прошлое нельзя ни вернуть, ни изменить, - согласился маг. - Уехать в самое пекло - подумать только. Отчего не подождать до вечера, или он боится сумерек?
- У него дрожали руки.
- Что? - Данастос изумлённо развернулся к Сил'ан.
- Ты слышал, - ровно заметил тот.
Маг усмехнулся, встряхнул волосами и, как и прежде, уставился вдаль. Келеф всё молчал, тогда весен заговорил вновь, доверительным тоном:
- Знаешь, ведь он разбил Каяру-уана, все были наслышаны о Каогре. Даже я. И все считали его величайшей угрозой. Я ожидал встречи с необычным человеком, в некотором роде - больше чем человеком.
- Мало тебе меня? - улыбчиво прищурился уан.
- Какое самомнение, - хмыкнул Данастос, вздохнул и продожил серьёзно. - Всё время, пока мы говорили, я смотрел на него, пытался различить хоть тень величия, избранности - чего-нибудь. Но, право, так и не увидел разницы меж ним и, к примеру, старейшинами наших деревень.
Келеф едва заметно покачал головой:
- Парва-уан говорил: человек не знает себя. И в десять, и в тридцать, и в пятьдесят он думает, что останется всё таким же. Он не предвидит, что может выбиться из сил, а годы успеха приведут его к краху - он почему-то не сделает последнего шага к вершине или, напротив, получит то, что давно ему не нужно.
Данастос хмыкнул и переспросил иронично:
- Парва-уан? Весены и летни чужие. И мне не слишком-то лестно, что ты для себя равняешь их и нас.
- Дан, - Келеф ласково коснулся щеки весена кончиками пальцев, - вы одной крови.
Тот сотворил несогласный жест.
- Кровь здесь ничего не решает, - убеждённо высказался он. - У нас не осталось общего по духу: мы стремимся ввысь, они - хуже зверей. Таков итог сотен лет, и его не отменишь. Они умрут у порога. Я понимаю, в чём ошибался, - добавил он. - Слава - не то, что может превратить человека - тем более летня - в высшее существо.
- Тебе бы с Сэф поговорить, - недовольно откликнулся Сил'ан. - Они любят рассуждать о высших и недостойных, но меня этот вопрос оставляет равнодушным.
- Он тебя злит.
Уан капризно поджал губы:
- Даже если так.
Данастос вытер пот со лба рукавом мантии.
- Пойдём уже, - попросил он. - Я не хочу вонять, как госпожа Одезри. И надо ещё посмотреть, не набрался ли я от неё насекомых.
Дитя Океана и Лун одарило мага задумчивым взглядом из под ресниц:
- Ты иди, разыщи детей и Вазузу. Когда будете готовы уезжать - скажи мне.
Едва весен ушёл, Сил'ан развернул голову назад и с интересом посмотрел во двор. Маг скрылся за углом, ткань одного из навесов колыхнулась, раздвинулась, пропуская стройную фигуру немолодой уже женщины, одетой в белое платье летней. Она быстро огляделась и вздрогнула, встретив взгляд уана. Келеф поманил её рукой, и ведунья торопливо поднялась на стену.
- Вы, наверное, хотите знать, почему я пряталась от мужа? - негромко спросила она, подходя.
- Чтобы поговорить со мною без него. Сказать то, что он не одобрит. Стоит ли?
Вазузу закусила губу, сжала руки.
- Мой повелитель… - летни запнулась и нахмурилась, смело посмотрела Сил'ан в глаза. - Мой повелитель, - повторила она уверенно. - Вне всякого сомнения, вы верите моему мужу больше, чем мне, и скорее прислушаетесь к нему. Я всего лишь женщина, и рискую вызвать ваше неудовольствие, но есть то, чего он - мужчина и маг - никогда вам не скажет.
Келеф молча смотрел на неё. Вазузу чувствовала, как иссякает её решимость. Она обратилась за поддержкой к своей стихии и заговорила, словно в омут бросаясь:
- Вы дурно поступили с юным Одезри, мой повелитель. Знаете ли вы, каково это: быть брошенным, нелюбимым? Мать боится его - она хотела "идеального младенца" вместо живого человеческого существа, в котором от зверя всегда немало. Хин разочаровал её ожидания, в сердце госпожи Одезри их сменили отчуждение и злоба. А для ребёнка это стало шоком - вот почему Хин не испытывает привязанности ни к одному человеку. Вместе с тем одиночество вызывает в нём ужас, ему кажется, что он не принадлежит к этому миру, а всё происходящее вокруг - не более чем сон.
