Джордж Кинг - Карнавал страха
Мария резко повернулась к нему:
– Но ты сказал, что отпустишь их! Голос Кукольника был подобен рыку:
– Я сказал, что сохраню им жизнь.
Дорога в Л'Мораи была длинной и каменистой, гораздо длиннее, чем Марии показалось в первый раз, когда неделей раньше ее везли в фаэтоне на суд. Всего неделя. Она едва верила себе. Казалось совершенно невероятным, что от того светлого дня до нынешнего апокалипсиса ее отделяло всего семь дней.
Когда звуки Карнавала замерли вдали, оставшись далеко позади, Мария чуть не упала на колени от изнеможения, но смогла удержаться на ногах. Ее приковали цепями к повозке, на которой лежал огромный таран. Дважды она падала, и оба раза огромное бревно ударяло ее в лицо.
К счастью, пытка не длилась очень долго. Солдаты, которые шли рядом с ней, помогали ей встать, пересыпая грубую речь шутками о том, на что годилась слепая женщина, скованная цепями.
Вскоре процессия вошла в город. Наступило серое утро, небо заволокло темными тяжелыми облаками. Всадники, посланные в Л'Мораи, чтобы сообщить горожанам о победе, прибыли туда еще ночью, и весь город встречал победоносную армию…, встречал и пленницу, осыпая ее градом проклятый и гнилых овощей.
Мария из последних сил высоко подняла голову, она не хотела кланяться ненавидящим ее горожанам. Так, с закрытыми глазами, гордо выпрямившись, она и проследовала по улицам.
– Уродка! – кричали они. – Генеральша уродов!
По дороге ко Дворцу Совета процессия обросла огромной толпой жителей Л'Мораи, которая все увеличивалась и увеличивалась. Как ни странно, мысль о дворце Совета успокаивала Марию, ей приятно было думать о его прохладе, тишине, холодной камере, где она сможет отереть лицо и отдохнуть.
Но, видимо, отдых предстоял еще не скоро. Возбужденная ненависть толпы заставила Кукольника не откладывать суд. Он широко распахнул двери дворца и пригласил:
– Входите! Входите все, друзья Л'Мораи. Входите, чтобы послушать суд над той, которая убила ваших любимых сыновей и благородных братьев. Мы обвиним эту уродку и вынесем ей справедливый приговор за все ее преступления!
Глава 15
Два стражника посадили Марию на кресло, освободили ее правую руку от цепей, и тут ей, извиваясь во все стороны, почти удалось освободиться. Начальник стражи – мускулистый вояка с волосатыми пальцами и запахом изо рта схватил ее за руку и начал привязывать к подлокотнику широкими кожаными ремнями. Теперь правая рука Марии была примотана к креслу. Стражники сняли цепи с ее левой руки и повторили процедуру.
Удовлетворенно кивнув, начальник отошел от места подсудимых. Он оглядел толпу, которая заполнила мрачный зал, потом перевел глаза на ниши советников. Когда он приблизился к ложе, которую занимал Кукольник, – сегодня это была главная, центральная ниша, запах гниения ударил ему в нос так, что капитана буквально отбросило назад.
Он замедлил шаги и доложил:
– Заключенная сидит в кресле обвиняемых. Мы привязали ее.
– Хорошо, – раздался в ответ едва слышный шепот. – Нельзя позволить этой безумной вырваться прямо в переполненном зале.
– Да, палата почти полна, – подтвердил стражник, низко кланяясь, как диктовал этикет. Он всеми силами пытался подавить в себе отвращение.
Некоторое время Кукольник ничего не произносил в ответ, хриплые выдохи его легких чуть не свели капитана с ума, наконец хозяин Карнавала сказал:
– Вам не нравится мой запах, правда, капитан Кастел?
Капитан всмотрелся в лишенное выражения лицо в темной нише, нахмурил темные брови и ответил:
– Я не слышу никакого запаха, сэр.
– Вы освобождены от дежурства, капитан, – вдруг бросил Кукольник. – Мне не нужны капитаны, которые лгут в лицо.
Зло прищурившись, солдат резко повернулся и зашагал прочь.
Кукольник встал в нише, заполнив своим изуродованным телом все небольшое пространство ложи. Зал был переполнен горожанами, советники тоже уже заняли свои места.
– Хорошо, – пробормотал он себе под нос.
Теперь Мария была привязана к креслу, как карнавальный оракул: руки были примотаны к подлокотникам, ноги – к ножкам, тело – к спинке, голова была помещена в деревянный ящик с небольшой прорезью. Солдаты закончили свою работу, и тут же раздался голос Кукольника, рокотом пробежавший по каменному залу и эхом отдавшийся в ушах слепой.
– Всем встать!
Разговоры и перешептывания зрителей поглотил шум отодвигаемых стульев и топот тысяч ног.
– Итак, начинается суд над слепой жонглершей Марией, которая обвиняется в измене, убийствах и в том, что она подняла восстание уродов. Так как эти действия были совершены у нас на глазах, ясным днем, и все мы были тому свидетелями, то обвинителями будут жители славного Л'Мораи, собравшиеся здесь в зале. Я призываю вас вспомнить все поступки этой женщины и высказать свое мнение о них.
– Мы слышали тебя, мы согласны, – хором отозвалась толпа. И снова застучали стулья, собравшиеся усаживались на свои места.
Кукольник покинул свою узкую темную нишу, ступив на узкую лестницу, и вскоре появился в зале, где снова раздался его громовой каркающий голос:
– Случай этот весьма необычен, нео бычным будет и суд. Так как обвиняемая теперь известна каждому в этом городе, то мы не станем назначать ей адвоката, она будет представлять себя сама. Также не будет юриста и у обвинителей, добав лю я, обвинение представляю сегодня я сам. А потому мы выслушаем сейчас со бравшихся граждан, которые должны вы сказаться за или против, представить свои доказательства и свидетельства.
По толпе прошелся шорох, эхом добежавший до мрачных фресок на стенах. Шум почти умер, когда какая-то женщина на первом ряду громко вздохнула, и все снова начали переговариваться.
Кукольник снял с головы капюшон. Хотя его изуродованное тело все еще скрывал черный шерстяной плащ, он решил открыть лицо, и дневной свет тут же ударил ему в глаза.
У него был устрашающий вид. Голова, вдвое больше чем нужно, была покрыта ожогами и полусгоревшими волосами. Пламя повредило всю левую часть лица. Кожа была совершенно черной в красных прожилках, в нескольких местах она была сожжена полностью, так что обнажились белые кости, а глаз был лишен века. Правая часть рта тоже отсутствовала. Но там, где кожа была красной и блестящей, и виднелись другие, более старые раны. Второй глаз, в отличие от своего неподвижного собрата, был здоровым и зорко вглядывался в толпу и слепую, привязанную к креслу.
Подняв руку, больше походившую на руку скелета, Кукольник опустил капюшон, и в наступившей тишине раздался его сухой голос:
– Вы все знаете, что и до пожара я редко открывал свое лицо, редко показывал его кому-нибудь, но сегодня я решился на это. Те, кто хотят посмеяться надо мной, смейтесь. Остальные…, остальные, посмотрите на меня как на символ зла, которое совершила эта женщина.
