Макс Фрай - Неуловимый Хабба Хэн
Триша вскакивает со стула, несется к плите, подает пряности, ни разу не перепутав количество и последовательность. Франк чрезвычайно доволен. Не зря он ее учил.
Потом Франк наполняет чашки, а Триша относит их гостям. Шурфу Лонли-Локли достается самая большая порция и самое ласковое прикосновение ладони к плечу. Сегодня он ходит у Триши в любимчиках, и ничего тут не поделаешь, сердцу не прикажешь. Во-первых, он недавно пришел, во-вторых, вон какой красивый, а в-третьих, трудно ему живется, оказывается. Может быть, не прямо вот сейчас, сейчас-то вон какой довольный сидит, но вообще – трудно.
– Спасибо, – вежливо говорит гость. И, чуть помедлив, добавляет: – Удивительно все-таки, что вы добровольно согласились превратиться в человека. Когда у нас отменили запреты на магию высоких ступеней, я хотел сделать то же самое для своей собаки. И можете себе представить, Дримарондо отказался наотрез. Он очень внятно и аргументирование объяснил причины своего отказа, так что я не посмел настаивать. Пусть остается говорящим псом, если ему кажется, что именно так и должен выглядеть венец творения.
– А Франк меня не спрашивал, – объясняет Триша. – Он такой, сам все за всех решает. Впрочем, это к лучшему, тогда я ни за что не согласилась бы, а теперь мне даже нравится. Глупо всю жизнь оставаться одним и тем же, если есть шанс превратиться!
– Мне нравится ваш подход к делу. Если есть шанс превратиться, надо держаться за него обеими руками. Очень разумная позиция.
– Только ты мог одобрить столь легкомысленный взгляд на вещи с таким важным видом, – смеется Макс. – Чтобы всем сразу показалось, будто поступать иначе – дурной тон.
– А это и есть дурной тон, – строго говорит Лонли-Локли. – Ты, конечно, смейся на здоровье, но я сейчас серьезен как никогда.
– Да уж, вижу.
Макс пробует кофе, делает глоток и глядит на Франка с немым изумлением.
– Господи, – вздыхает он.
Кажется, хочет сказать что-то еще, но слов нужных не находит.
– Не следует присваивать мне божественный статус, – улыбается Франк. – Ну да, в придачу ко всем своим достоинствам я варю кофе «Огненный рай» лучше всех во Вселенной. Это правда. Но «господи» – явный перебор.
– Ладно тебе. То, что ты сделал, невероятно. Как гурман я счастлив, как художник – раздавлен. Подумать только, когда-то я всерьез полагал, будто умею варить кофе! Но в ученики ты меня не возьмешь, да? Целовать твои сапоги, безутешно рыдая, бессмысленно?
– Звучит не слишком привлекательно. Я бы тебя без слез и поцелуев научил, да такая наука не скоро дается. И не всякому. Тришу вон который год учу, но варить «Огненный рай» она пока еще не умеет. Хотя помощницей стала отменной. И это, по моим меркам, большой прогресс.
Триша смущена. Вот ведь! Она любит, когда Франк ее хвалит, но отчаянно стесняется, когда он делает это на людях. Сразу становится непонятно, куда прятать руки и глаза, – хоть под стол прячься. Лучше бы, что ли, послал ее в погреб за имбирным мармеладом, а уже потом хвалил… Кстати, это мысль.
– Мармелад, – говорит она Франку. – Имбирный. В погребе. Я принесу?
И убегает, не дождавшись ответа. А вернувшись, застает за столом полную идиллию. Шурф Лонли-Локли многословно благодарит Франка за гостеприимство, объясняет – не столько присутствующим, сколько себе, – что вполне может отдохнуть пару дней от повседневных забот. Дескать, все-таки не в Нумбану сбежал на ярмарку, а в другой Мир попал. И было бы неразумно пренебречь возможностью исследовать эту новую для него реальность, а то ведь кроме «Кофейной гущи» ничего пока не видел. Поэтому рано возвращаться домой. Рано, и точка.
Остальные восхищенно ему поддакивают: еще бы, какое может быть «домой»?! Что за ерунда? Даже как-то странно слышать это бессмысленное слово от столь разумного человека.
Значит, решил погостить подольше. Вот это да!..
– Если женщин Семилистника по-прежнему возглавляет леди Сотофа Ханемер, можешь брать отпуск хоть на год, – говорит ему Макс. – Повезло тебе с коллегой!
– Леди Сотофа на своем месте, иначе и быть не может. Но обязанности, возложенные на меня, представляются ей докучливой суетой. Она палец о палец не ударит, если я вдруг перестану справляться. Зато утешит как никто, этого у нее не отнять. Пригласит к себе в садовый кабинет, сварит камры. по кеттарийскому рецепту, погладит по голове и скажет, что я – «бедный, глупый мальчик», а дела, которые меня заботят, – «скучные пустяки». И если я не доведу их до конца, ничего страшного не случится: Мир не рухнет, проход на Темную Сторону не закроется, цвет неба не изменится и даже пятка у Его Королевского Величества не зачешется. Ну, ты же ее знаешь.
– Да уж, знаю. И еще я знаю, что Сотофа всегда оказывается права. Неужели ты и вправду занимаешься такой ерундой?
– По большому счету, да. Но только по самому большому. С любой другой точки зрения я занят наиважнейшим из дел. А если прибавить, что теперь это моя обязанность и даже священный долг…
– А чем ты, собственно говоря, занимаешься? – перебивает его Макс. – Ну, переписали вы Кодекс Хрембера, это я уже понял. Тут без тебя не обошлись бы, ты же единственный известный мне человек, которого боятся и Орденские, и придворные бюрократы. Они даже из Джуффина кровь ведрами пьют, а тебе сдаются без боя. И документы у тебя как бы сами собой составляются, помню, как ты годовые отчеты писал… Но ведь эта часть работы закончена?
– Совершенно верно.
– И что теперь? Ты говорил, Джуффин тебя на эту каторгу лет на тридцать сослал, если не больше. Зачем?
– Как – зачем? Самое трудное – не переписать по всем правилам закон, а начать применять его на деле. Ответить на все вопросы и решить все проблемы, которые неизбежно возникают по ходу, создать все необходимые прецеденты, пересмотреть статьи, которые плохо увязываются с практикой. Пока мы занимались только документами, я чувствовал себя почетным пенсионером. Дел немного, хлопот вообще никаких, досуга – хоть отбавляй. Настоящая работа началась потом, после официального принятия всех поправок к Кодексу. И сейчас она в самом разгаре. Два-три дня отпуска я, конечно, могу себе позволить, благо у меня очень неплохие помощники, я сам их выбрал и всему обучил. Но никак не больше.
– То есть? – упрямо спрашивает Макс. – Что ты все-таки делаешь? -"Дела", «работа» – все это звучит слишком расплывчато. А у меня, сам знаешь, конкретное мышление. Мне все нужно на пальцах объяснять, по пунктам. Вот, скажем, просыпаешься ты утром в своей Орденской резиденции. И что потом? Про бассейны и завтрак я и сам догадываюсь, это можно пропустить…
