Хромой кузнец (сборник) - Семёнова Мария Васильевна
– Сложим батюшке, – приговорил Кий, – честный погребальный костёр. Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян!
Пала ночь, и отец пришёл к Кию светлым и радостным:
– Спасибо, сынок, вот уважил так уж уважил! Стану спать крепко и безмятежно, точно дитя в колыбели!
Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко, наконец-то проведав волю отца. Взялись втроём за работу и скоро сладили умершему последний земной дом-домовину: дощатую лёгонькую избушку, приподнятую на столбиках, чтобы лучше горела. Уложили тело отца, оставили милодары – горшочки со сладкой кашей на ягодах и меду, вышитые одежды, крепкие башмаки. Положили лук, колчан и копьё: пусть вволю бродит-гуляет батюшка в небесных лесах, пусть увидят Дочь с Матерью, славные Рожаницы – охотник пожаловал. Пусть приветят его, позволят выстроить избу рядом с прадедовскими, под кроной вечного Древа…
А чтобы не задержалась Смерть в доме, ударили топором по лавке, на которой умер отец. Топор свят, он подобен секире Перуна, возжигающей новую жизнь. Не зря лезвия топоров украшают символами Грома и Солнца, не зря носят крохотные топорики-обереги. Смерть и всякая скверна пугается топора, если достойная рука поднимает его и чертит Солнечный Крест. Осенить этим знаком больного, и выздоровеет…
…Вот обложили домовину горючим сухим хворостом и ещё устроили краду – увитую соломой изгородь кругом костра. Жарко вспыхнет солома и не позволит увидеть смертным глазам, как раскроются двери в иной мир, как шагнёт в него покинувшая тело душа…
Старая мать и жёны-красавицы между тем приготовили поминальную кашу, напекли румяных блинов, созвали родню. И вот Огонь, рыжекудрый Сварожич, легко охватил сухие поленья. Когда же всё прогорело, Люди залили угли брагой и квасом, стали носить землю и камни, пока не получился курган. Потом затеяли тризну – игры и состязания. И наконец начали пир, весёлый и шумный, с задорными прибаутками и смешными рассказами о молодости умершего.
Ибо мёртвых тяготят горе и слёзы живых, мёртвые любят, чтобы над могилами веселились, пили и ели. На поминальных пирах всегда кладут ложки вверх чашечками, чтобы души прапрадедов, незримо собравшиеся за стол, отведали вкусную снедь. Вот откуда поныне обычай ставить возле могил еду, хмельное питьё. А прибаутки и смех – это ли не победа над болью и страхом, это ли не жизнь, не продолжение жизни? А не затем ли жили пращуры и что-то доброе делали на зелёной Земле, чтобы продолжиться, как зёрнышко в пашне, стеблями и колосьями, ветвями и могучими стволами нового поколения? Умершим скучно без живых, живым пусто и сиротливо без мёртвых. Не помнящему дедов-прадедов некого кликнуть в тяжкий миг на подмогу, он одинок. Зато к памятливому тотчас слетят, ободрят, утешат, посоветуют, предрекут судьбу. Ушедших прародителей рекут ещё Чурами или Щурами, и вот почему дети до сего дня восклицают в игре:
– Чур меня!
И сами не ведают часто, что это значит:
– Оборони меня, предок!
От нечисти, крадущейся в безлунной ночи, от злого врага, от худых помыслов и проклятий, от сглаза и порчи, от лихой лихорадки, трясовицы и огневицы – оборони!
И, говорят, не бывало, чтобы прадед не поспешил на помощь потомку, свято сохранившему память.
…Но есть между мёртвыми и позабытые, чью могилу забросили, заровняли по злой воле, да просто по глупости. Есть и такие, кому жестокие Люди совсем не дали погребения: бросили тело и безразлично ушли. А скольких погубили, замучили, скольких довели до того, что те сами оборвали свою жизнь! И если поруганный был при жизни не из кротких, склонных прощать – он может вернуться для укоризны, а то и для отмщения. Вот почему опасаются Люди выходцев из могил, вот почему не всякий отважится пойти ночью на кладбище. А ну как скользнёт между холмиками бесплотная тень, дохнёт ледяным холодом, незряче вглядываясь в лицо:
– Не ты ли злодей?..
Гроза и весна
Стал уже порастать травою-быльём отцовский курган, когда над Перуновым дубом прошумели могучие орлиные крылья, раздался клёкот:
– Собирайся, кузнец, в гости на небесную свадьбу!
Ибо прислал Перун к Матери Ладе доброго свата, славного Даждьбога-Солнце. Ударил его по плечу кикой – замужним женским убором, – чтобы верней сладилось дело:
– Езжай, брат!
Даждьбог не заставил себя дважды просить. Приоделся в расшитые бисером золотые одежды и выехал на солнечной колеснице, молясь Небу:
– Подари удачу, отец!
Привязал коней у ворот и пошёл пешком через двор, как достоит вежливому гостю. Ступил правой ногой на порог и тихонько приговорил:
– Ты стань, моя нога, твёрдо и крепко, ты будь, моё слово, твёрдо и метко! Будь острее ножа булатного, липче клею и серы, твёрже земных камней: что задумал, да сбудется!
Мать с Дочерью и Отец Род обрадовались гостю, повели за стол угощать, но он не пошёл. Встал под матицей – старшей балкой в избе, связующей не только стены, самые судьбы живущих. Глянул на неё и мысленно обратился, призывая в союзники. В матице великая сила: незваный, непрошеный гость не смеет её миновать, стоит смирно у двери и ждёт хозяйского слова. Лишь свой, родной, идёт в красный угол без приглашения. Где же, как не прямо под матицей, встать свату, который надеется чужих сделать родными?
Поклонился Даждьбог хозяевам и протянул руки к Огню, и рыжекудрый младшенький братец приветливо выглянул из каменной печи:
– С чем пожаловал, князь Огненный Щит?
Молодой сват огляделся и сел на лавку, шедшую вдоль половиц. Тут уже хозяева окончательно поняли, в чём дело, но не подали виду, завели разговоры. И наконец он сказал:
– Я к вам не пиры пировать и не столы столовать, я к вам с добрым делом со сватаньем! Есть у вас, как я слышал, славное серебряное колечко, так вот у меня для него золотая сваечка припасена…
Ахнула Леля, прижала ладони к процветшим, как маки, нежным щекам, кинулась вон. И ведь ждала, что зашлёт свата Перун, а всё равно сердце девичье часто забилось, сладко и жутко. Не чуя ног пробежала по зелёным лугам, к самому Мировому Древу. И вдруг подхватили её знакомые, надёжные руки, и любимый голос промолвил:
– Куда бежишь, желань моя? Ко мне или от меня?
…Сказывают, Богиня Весны прижалась к Богу Грозы и ничего разумного не ответила. А что тут отвечать?
Через луг к ним уже шли Мать Лада и Отец Род, Отец Небо и Мать Земля, Макошь. Молодой сват подвёл двоих отцов друг к другу и велел взяться за руки, благословляя будущее родство. Мать Лада сама передала дочь Перуну:
– Вот твоя суженая… Люби её и жалуй, как мы любили и жаловали!
А Отец Род добавил:
– Выбрала молодца, так уж не пеняй на мать и отца.
Бог Грозы вытащил из-за пазухи большой красный платок-фату, передал Роду, пора, мол, невесту завешивать-закрывать. Тут Леля снова кинулась убегать, на сей раз больше для вида… куда там! Шумной стайкой слетелись подружки, крылатые чудесницы-Вилы, хозяйки колодезей и светлых озёр. Затопотали проворными козьими копытцами, растущими на ногах у всех Вил, изловили невесту, повели назад, обступив плотным кольцом. Богиня Весны тщетно силилась разомкнуть их кружок, скидывала фату, которую бросали ей на плечи. Дочь-девушку причисляют к роду отца, замужняя входит в род мужа. Так пусть не прогневаются достославные деды, пусть видят горе невесты, пусть ведают – не сама с радостью отрекается, силой уводят!
Вот почему до сего дня считают достойным, чтобы невеста печалилась, даже когда идёт по любви. А свёкор со свекровушкой непременно желают, чтобы молодая невестка звала их матерью и отцом…
…Но вот и привели Лелю назад, и Род сам связал два конца фаты у неё под подбородком, а два других перекинул через голову вперёд, пряча лицо. Завесил-закрыл любимую доченьку в добрый час перед полуднем, когда Солнышку время вплывать в самую высь – на долгий и счастливый век, на совет да любовь!
Нарушенный запрет
Пока собирали гостей и готовили свадебный пир, Леля почти не выходила из дому: молча сидела с подружками, слушала жалобные, протяжные песни – слёзы капали, напитывали печальный красный платок.
