Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна

Разумеется, дверь была закрыта. Но засовы в гостевых домах всегда хлипкие, а веса во мне много, и достаточно было приложиться плечом в нужном месте к двери, чтобы та, отчаянно охнув, влетела в комнату.

Успели мы, судя по всему, вовремя: мужчина ещё только-только склонился над лежащей на полу и, похоже, оглушённой или чуть придушённой, а потому неподвижной женщиной. Штаны насильника, разумеется, были приспущены, а длинная рубашка жертвы разодрана на спине. Видимо, наша нанимательница только-только успела снять с себя промокшую одежду и облачалась в сухую, когда враг ворвался внутрь. И оставалось только молиться, чтобы он своими действиями не убил незнакомку, потому что проверять её дыхание и пульс сейчас было некогда.

Мужчина обернулся в нашу сторону не сразу, даже сорванная с петель дверь не слишком-то его побеспокоила, настолько сильным, видимо, было желание. Но когда в согнувшуюся дугой спину упёрся наконечник дорожного посоха, сознание насильника чуть прояснилось. Настолько, что он попробовал убежать. Впрочем, безуспешно, потому что следующий удар пришёлся в коленный сгиб, прорывая вместе со штаниной сухожилие.

Мужчина заорал благим матом, растягиваясь на полу и ощупывая колено руками в надежде хоть чуть-чуть уменьшить боль. Обезумевший взгляд скользнул по нашим лицам.

— Ах ты!..

Точное значение выкрикнутого слова было мне неизвестно, но этого и не требовалось, чтобы понять, какое чувство вызвали мои действия у насильника.

— Мало?

Я ударил по другому колену, теперь уже не с внутренней, а с наружной стороны, дробя кость кованым железом наконечника. Мужчина взвыл ещё омерзительнее.

— Это научит тебя не приходить незваным?

В ответ насильник разразился пространной речью о том, что он с нами сделает, когда выберется отсюда. И что сделает с женщиной. Вторая часть не понравилась мне ещё больше, чем первая.

— Знаешь, как поступают с теми, кто добивается близости с женщиной против её воли?

Он знал. Или догадывался. В любом случае, когда я занёс посох над его причинным местом, глаза мужчины стали похожими на застывшие лужицы олова: отказались что-либо выражать. Но, конечно, он до последнего мига думал, что мои слова лишь угроза, призванная напугать. Зато я, переступая порог комнаты, уже знал, что время запугиваний давно истекло.

Крик был истошный, но короткий и быстро захлебнувшийся беспамятством. Натти помог мне вытащить бездыханное тело в коридор, притворил дверь и подошёл к женщине, всё ещё неподвижно лежащей ничком.

— Он её что, того? Убил, что ли?

— Надеюсь, нет.

Я присел на корточки и дотронулся кончиками пальцев до тонкой шеи в том месте, где просматривался крупный сосуд.

— Жива. И скоро очнётся. Надо бы её хоть на кровать положить и… прикрыть тоже надо.

Но намного удобнее подхватывать под руки и под колени, когда человек лежит вверх лицом, а не затылком. Я осторожно перевернул незнакомку на спину и тут же растерянно остановился, разом забыв о своих благородных намерениях Натти за моей спиной изумлённо присвистнул:

— Это надо же… Так она баба или мужик?

Ответить на заданный рыжим вопрос я не смог ни сразу, ни четверть часа спустя, когда мы уже сидели в трапезном зале за тем же столом, который покидали, отправляясь на спасение, что называется, прекрасной дамы. И во мне почему-то крепло подозрение, что очень многие истории, посвящённые подобным подвигам, умолчали об истинном положении дел, ведь под длинными юбками естества не разглядишь.

Обидчика незнакомки, пока всё ещё беспамятного, слуги снесли вниз, видимо в одну из хозяйственных пристроек, потому что в жилых комнатах места для него не нашлось. А может, и вовсе выкинули за порог гостевого дома, наверняка пошарив перед тем в кошельке. Немного радовало лишь то, что после происшествия меня и Натти больше никто не пытался разглядывать. Разве что исподтишка.

Эль нам всё-таки принесли, причём намного лучшего качества, нежели пролитый, и всё время, проведённое в ожидании питья, мою голову посещали смутные воспоминания о сказках, услышанных в детстве, но не из материнских уст. Потому что ни одна мать никогда не стала бы смущать малолетнее сознание собственного ребёнка рассказами о людях, одновременно являющихся и мужчинами и женщинами. Судя по растерянному лицу Натти, его детство было ещё более безмятежным, а вот я очень хорошо помнил своё недоумение от услышанного. И помнил, что по какой-то серьёзной причине задавать вопросы было то ли запрещено, то ли попросту невозможно. В итоге память сохранила только удивление, недоверие и… Да, некоторый страх. С тех времён я хоть и повзрослел, однако увидев воплощение туманного прошлого прямо перед собой, вновь ощутил себя беспомощным ребёнком. И надо сказать, не очень-то обрадовался возвращению в детство.

— Как такое возможно? — спросил Натти, проверяя пределы возможностей собственных бровей по части хмурости.

— Не знаю. Но я что-то слышал о таких… двуединых.

Слово очутилось на языке само собой, явно придя из бессознательного прошлого. Рыжий вопросительно вытаращился, а перед моими глазами вновь встало видение странного родимого пятна, располагавшегося чуть выше бритого лобка мужчины-женщины, всё-таки перенесённого нами на кровать. Что-то вроде круга, перечёркнутого линией. Знак, который я видел много раз, но которому не придавал какого-либо значения. Осталось только вспомнить, где, когда и откуда на меня смотрело это странное око…

Она-он показалась на верху лестницы, и её появление сопровождалось уже привычным и начинающим немного надоедать всплеском мужского интереса. Лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и это, надо признать, удивляло, потому что одной только отменной выдержкой объяснить сие спокойствие было уже невозможно. Скорее, оно говорило о понимании того, что есть более страшные опасности в этом мире, нежели полупьяные насильники и ненароком открывшиеся тайны. Если даже первое советовало держаться подальше от незнакомки, то второе чуть ли не приказывало бежать прочь сломя голову, поскольку примерно такое же бесстрастие время от времени посещало лицо приснопамятного золотозвенника, про которого я знал яснее ясного: могущественный человек, способный на всё.

В походке и жестах женщины-мужчины ничего не изменилось, только обиженный ловким обманом мой взгляд невольно ловил любую мелочь, раньше записываемую в раздел милых чёрточек, а теперь относимую к признакам другого пола. Ловил, уверенно и надёжно отвращая от любования. Меня, по крайней мере. Да и Натти тоже. Причём рыжий, как и я, смотрел на незнакомку с нескрываемой обидой.

Следовало бы спросить помощника, что ему не по нраву в происходящем, но она-он уже села за стол напротив нас и сложила руки перед собой, накрывая одну ладонь другой.

И ведь ни один палец не дрожит!

— Я ценю то, как вы поступили.

На словах — да. Но почему мне кажется, что нас величаво известили о благосклонно принятых дарах?

— Он заслуживал наказания.

Прозрачно-серые глаза не утратили своего обычного спокойствия, но теперь в них можно было заметить нечто вроде смущения.

— Речь не о том несчастном, которого вы лишили права передать своё семя наследникам.

— Не понимаю.

— Вы не остались в комнате.

Ну вот, теперь впору мне начать смущаться. Хотя чего? Ведь человек, сидящий по другую сторону стола, наполовину мужчина.

Да, можно было остаться, дождаться, пока она-он очнётся, увидит нас, вспомнит происшедшее и… Вот именно это «и» заставило меня уйти как можно скорее. Служба сопроводителя хорошо научила ощущать границу не то чтобы дозволенных вещей, а тех, куда лучше не совать нос. Я не хотел видеть возможное замешательство того, кто попал в опасную неурядицу женщиной, а вышел кем-то совсем другим. И ещё меньше я хотел задавать вопросы. Впрочем, этого и не требовалось.

— Вы оставили мне выбор.

Ну да, что-то вроде того. Разве это так важно?

Я посмотрел в глаза чуда, невесть как возникшего в моём мире, и понял: важно. Для него — важнее всех прочих вещей. Такое выражение можно прочитать во взглядах людей, обязанных жизнью. Или получивших подарок, о котором не смели даже мечтать.