Михаил Белозеров - Нашествие арабуру
Но перед этим требовалось решить еще одну важную задачу, от исхода которой зависели все последующие действия. Если я ее не решу, все остальное не будет играть никакой роли, мудро подумал Сань-Пао. Он привык ждать, и долготерпение было главным его козырем, поэтому сердце его даже не дрогнуло и душа осталась спокойной, как камень, когда пришла пора предстать перед ясными очами императора Кан-Чи. Дальше тянуть было просто опасно — прошло три дня, и надо было явиться с докладом и главной уликой.
Перво-наперво, он велел отрезать голову черту, имени которого он не знал, обмыть ее, сделать прическу, и с этой жуткой ношей отправился в золотой дворец императора Оль-Тахинэ. Шел четвертый день, и Сань-Пао, кряхтя, выбрался из паланкина перед величественными ступенями, созданными, казалось, для великана. Ступени убегали вертикально в небо, и где-то там, в неприступной синеве, горел золотом дворец императора Кан-Чи.
Однако Сань-Пао не полез по ступеням. Да и не долез бы, не только потому, что на каждой ступени в башенках находились арабуру, а потому что каждая ступень была высотой не меньше, чем в кэн[153]. Сбоку в ступенях существовал тайный вход. Сань-Пао попал внутрь пирамиды и в сопровождении трех арабуру стал подниматься по узкой каменной лестнице. Хотя Сань-Пао был далеко не молод, он даже не запыхался — ведь он с юности занимался гимнастикой тай-чи и легко дал фору арабуру, которые, забравшись на самый верх, дышали, как носильщики паланкина, а Сань-Пао даже не вспотел.
— Таратиси кими! — преклонил он колено. — Я принес вам голову самого главного заговорщика.
Конечно, он знал, что черт не заговорщик. Но кто проверит? А потом может быть поздно. Однако думать об этом совсем не хотелось.
— Уййй!!! — обрадовался император Кан-Чи и хлопнул себя здоровой рукой по затылку. — Покажи! — велел он.
Голова черта Ёмэй, завернутая в белый холст, находилась на специальной подставке с небольшими плетеными бортиками из лозы. Сань-Пао откинул ткань и с поклоном подал голову, как подают самые богатые дары.
— Да-а-а… действительно… — молвил император Кан-Чи, словно зачарованный. — Знатная голова. Большая голова. Необычная голова. Можно сказать, уродливая. Только у родовитых мятежников могут быть такие головы. Молодец!
— У обыкновенных мятежников таких голов нет, — согласился Сань-Пао, не смея поднять взгляд, что его вполне устраивало, ибо он, конечно, врал, но это был единственный выход остаться сегодня живым. Что будет завтра, он не хотел думать.
— Похоже, ты отличился, — сказал император. — Отдай ее какумагусу[154]. Он пополнит мою коллекцию голов.
— Сэйса… — с замиранием сердца попросил Сань-Пао, — разрешите мне оставить голову при себе. Следствие только начинается, а мне нужны улики.
— Хм… — подумал император Кан-Чи, — ты умен. Будешь ли так умен, когда дело дойдет до восстания?
— Буду! — твердо сказал Сань-Пао.
— Молодец, — еще раз похвалил император. — Ладно, разрешаю, забирай голову.
Камень скатился с души Сань-Пао — он избежал смерти. Ведь если бы императорский какумагуса занялся головой, он бы обнаружил спиленные рога и дело могло принять печальный оборот. За подлог Сань-Пао могли кинуть в реку или посадить на кол, а то и содрать кожу с живого. На случай неудачного развития событий в правом кармане он прятал три зернышка риса, пропитанные ядом. Этого было достаточно, чтобы избежать мучительной смерти. Но сегодня зернышки не понадобились, и Сань-Пао выбросил их, как только сел в паланкин. Сегодня Боги были милостивы к нему.
Сань-Пао не заметил, как из-под гнилой колоды блеснули глаза-бусинки. На запах выскочила хитрая крыса, одну за одной проглотила три зернышка риса, но, не успев юркнуть назад под колоду, пискнула и упала на спину. Ее розовые лапки несколько раз дернулись, и жизнь покинула хитрую крысу. Хотела ли крыса предупредить сородичей, или ее писк был последней искрой жизни, Сань-Пао так и не узнал, но если бы он увидел все это, он, по крайней мере, сделал бы три вывода: никогда не кидайся на то, что тебе подсовывают; остерегайся незнакомцев; дающая рука всегда враждебна. Ничего этого он не увидел, поэтому продолжал жить наивно, в полной уверенности, что он переделает мир.
Уже глубоким вечером при свете фонарей Сань-Пао поставил перед собой голову и принялся ее изучать. Зачем же он тебя убил? — спрашивал Сань-Пао. Вид у головы был грустный, словно она просила прощение за то, что не смогла уберечь свое тело. Убил одним ударом. Если бы испугался, то скоре всего убежал бы. А здесь ударил — сильно и точно. Знал, куда бить.
На старости лет Сань-Пао уже не пил сакэ, а ограничивался пивом. После третьей чашки его вдруг осенило: глаза! Кто закрыл глаза? Должно быть, стражники по старому обычаю. Сань-Пао приподнял голове веки. Так и есть, левый глаз светло-серый — вот причина, почему убили черта! Только местные жители боятся глаза демона, поэтому они и убивают всех дикарей с серыми глазами. Итак, это работа ниндзюцу! — окончательно убедился Сань-Пао. Но если бы ниндзюцу знал, что это черт, он бы с ним не связался. Зачем связываться с чертом, если он не человек? Логичнее было бы пройти мимо. Но он принял его за человека и убил. Спиленные рожки подвели.
Несмотря на то, что заканчивалась стража свиньи[155], Сань-Пао вызвал черного капитана Угаи. Черным его называли не только потому, что он был смугл, а еще и потому что у него была репутация человека, который не чурается черных дел. Ходили слухи, что он скупал печень казненных и продавал голодным крестьянам, которые в свою очередь пекли пирожки с ливером. По этой причине Сань-Пао никогда ничего не ел в городе.
Угаи сел на пятки в позу ожидания и оперся на большой меч. Сань-Пао знал, что так сидят только последователи школы кюдзюцу и что девиз этой школы звучит так: «Сохраняй хладность ума в любых ситуациях». Но Сань-Пао казалось, что Угаи спокоен до самонадеянности. У него был очень пристальный взгляд, поэтому Сань-Пао не любил Угаи. Что-то в нем было такое, чего Сань-Пао еще не понял, но других помощников у него не было. Приходилось рассчитывать только на черного капитана.
— Вот что, — сказала Сань-Пао. — Утром займешься голубями. Или я что-то не соображаю, но они должны летать на север и возвращаться оттуда, а они летят и возвращаются с востока.
— Слушаюсь, сэйса, — с достоинством кивнул Угаи и подкрутил маленькие усики. — Я знаю эти хитрости. Обыщу все окрестные деревни и схвачу всех голубятников.
Черный капитан был высоким, худым и мускулистым. И хотя его щеки тронула сеть морщин, он был очень силен и ловок. Да и роду-племени, как и Сань-Пао, он был явно не японского. Никто не знал, кто он на самом деле и где его родина. Он одинаково походил и на южных людей, и на северных. Даже по выговору ничего нельзя было понять. Угаи говорил на диалекте провинции Хитати, но слово «исуки» произносил так, как обычно произносят его в провинции Дарима — «исусуку», а «кудзиро», как в провинции Сида, — «кудзири». Было еще несколько странных слов, но особенно одно озадачивало Сань-Пао. Капитан Угаи произносил его во всех тех случаях, когда его что-то особенно волновало. Вот и теперь он добавил в конце фразы:
