Чигиринская Ольга - Дело земли
— Я не любил её вовсе. Любил бы — думал бы о ее благе хоть немного.
И это тоже была неправда. Не вся правда. Думал, но — в колее, как положено, в рамках, заданных стенами. Мог обмануть отца и увезти. Мог дышать одним воздухом. Не догадался, что дышать с ним одним воздухом — опасно. Не догадался — кто будет мстить сабурико? Кто вообще увидит в ней человека? Кто? Они, для которых все люди — люди и все люди — пища.
— Поэтому вы совсем не испытываете ненависти ко мне?
Райко помедлил, прежде чем ответить:
— Ей сейчас лучше, чем вам. Вы убили ее, но она себя не отдавала.
— Ее убила не я, — девушка опустила голову. — Мне незачем. Ни одна смертная женщина мне не соперница. Моя вина — лишь в том, что я появилась слишком поздно, и мой раб успел совершить непоправимое.
— Он хотел убить и меня?
— Да. Ваш друг ранил его, ему нужно было восстановить силы. И… вас не было в покоях Сына Неба. Слух о вашей непобедимости не был развеян.
— Если дело только в этом… — Райко, завозился в коробе, собираясь с силами. — Мне нужно жить!
— Конечно, вы будете, — улыбнулась девушка. — И больше того. Вы станете сильнее, много сильнее. Вы будете непобедимы. Вы сядете, если захотите, на трон, который по праву рождения может принадлежать и вам…
— Нет, — сначала слова о престоле сбили его с толку, потом он понял, о чем речь. — Нет. Я не стану.
— Не станете — и не нужно, — дочь художника улыбнулась. — Императорские курочки несутся исправно; если уж Фудзивара хватает цыплят, чтобы держать их на престоле, пока не оперятся — будет хватать и нам.
Тут Райко заметил: пламя, охватившее повозку и девушку, гаснет. Из золотисто-белого превращается в багряное, затем и вовсе в бледно-синее, и уже не вздымается к небесам, а чуть скользит по шелкам одежд и накидке короба. Карета коснулась колесами земли, и сова уселась на крыше, вертя большой головой во все стороны. Равнина, где текли кровавые реки и тысячелетиями бились яростные воины, осталась далеко вверху: карета нырнула в ущелье. Запахло сыростью, плесенью. Почему этот запах и по ту сторону давит на грудь, зажимает рот? Что дурного в земле? И эти, демоны и кровопийцы, они собираются под землей, но они живут не в ней, а на ней, как мы, как все…
Пламя погасло — теперь только легкий светлый дымок курился, смешиваясь с туманом. Карета остановилась.
— Здесь священное место, и дальше ехать нельзя, — сказала девушка. — Нужно идти.
Слуги вынесли из кареты свою госпожу, затем выбрался Райко — сам, хотя на земле его пошатывало. Босые ноги чуть погрузились во влажную почву, Райко почувствовал, как грязь просачивается между пальцами. Оглядел девушку — к ней грязь будто бы не приставала. Роскошное верхнее платье она оставила еще в карете, и сейчас на ней была только тройная нижняя накидка ослепительно-белого цвета, и хакама — столь же ослепительной чистоты. В этом царстве сумрака она казалась живым отблеском луны. Как луч, она скользила по топкой грязи — и в грязи не оставалось ее следов, и на ней не оставалось пятен.
— Это вход в Страну Корней, — красавица показала на то место, где края ущелья смыкались, подобно женским бедрам — и, продолжая это подобие, в месте их схождения зияла узкая щель, густо оплетенная корнями чахлых кустов, покрывающих стены ущелья. Все кругом было буро и темно — но даже в сравнении с окружающим мраком щель зияла непроглядной чернотой. Так густа была эта чернота, что корни, над входом свисающие, в сравнении с ней почти белыми казались, хотя были положенного корням древесного цвета.
— Следуйте за мной, — сказала девица, шагая вперед.
Райко против воли сделал два шага — земля дважды чавкнула под ногами. И это мокрое чавканье заставило его остановиться.
— Зачем мне идти туда? Я не хочу служить твоей госпоже и не стану ей служить.
— Вам больше некуда уйти, — улыбнулась девушка.
Райко, запрокинув голову, оглядел стены ущелья — не отвесные даже, а сходящиеся кверху. Выхода не было. Он нашел паутинку, растущую из живота, коснулся ее — не собиралась она, вопреки опасениям Полководца Пяти Дорог, делаться крепче и уносить его отсюда.
Слуги по знаку девушки начали приближаться к нему — их маленькие ноги ступали с тем же мерзким чавканьем. Райко знал, что сил на сопротивление не будет — что ж, лучше пойти, чем поволокут брюхом по грязи.
Да что ж тут нужно сделать, чтобы выбраться? Может, разорвать окончательно паутинку — и тогда, умерев совсем, он вновь предстанет перед судьей?
Он подергал — паутинка вытягивалась, словно шелковинка сматывалась с кокона — но не рвалась. Цутигумо подошли уже вплотную.
— Пойду сам, так и быть, — сказал он, стряхнув их лапы — и побрел вслед за красавицей.
* * *Сэймэй появился в доме, когда уже начали зажигать огни.
— Где господин?
— Там, в дальних комнатах, — Цуна поклонился до земли. — Он без сознания с самого утра, и…
— Я имею в виду — господин Тада-Мандзю, — уточнил Сэймэй.
— А, — мальчик снова поклонился. — Изволили, сильно осердясь, ускакать со своими телохранителями. Приказали седлать коня — и…
— Плохо, — сказал Сэймэй. — Что ж, проведите меня к младшему.
Господин Тада-Мандзю отбыл к войскам. Эта вода уже пролита и впиталась в землю, обратно не соберешь. Осталось спасать младшего. Из трех дел это должно было быть самым безнадежным, забрать добычу у хозяйки подземного мира — это вам не остановить зарвавшегося вельможу, но только тут Сэймэй всерьез на что-то рассчитывал.
— Рассказывайте, — бросил он, шагая вслед за самураем во внутренние комнаты.
— Вчера вечером господин и его отец изволили присутствовать на празднике у господина Татибана Сигэнобу. Среди ночи господин и танцовщица вдруг исчезли. Словно духи их похитили. Господин Тада-Мандзю изволили поначалу ничего не заметить, поскольку были навеселе… а наутро сюда, в усадьбу заявился слуга с повозкой… Сказал, что господин остановились в усадьбе на Шести Полях, и велели утром прислать кого-то с конем. Мы поехали на место все четверо — и нашли там трех убитых женщин и господина. Прошу вас, — юноша опустился на колени и раздвинул перед Сэймэем сёдзи.
У изголовья Райко сидел Урабэ и, перебирая четки, бормотал дхарани. Увидев Сэймэя, он поклонился, но молитву не прервал. Огромный Кинтоки сгорбился в углу. Садамицу, который приезжал за Сэймэем, еще не появился — он слегка отстал. Все-таки после темноты Сэймэй мог позволить себе срезать путь…
Кожа была сухой и холодной.
— Глупец… — сказал Сэймэй. — Сам обвинил себя и сам поверил.
Видение, посланное Сэймэю, было смутным: повозка и женщина. То живая, плотная и теплая, то призрачная, охваченная адским пламенем. Клубок смятенных чувств, переплетенных, спутанных, скользящих как парующиеся змеи по весне. Жалость, ужас, ненависть, горечь вины и дурманный привкус дикого, замешанного на боли, сладострастия…
