Пол Керни - Иное царство
Но едва она встала, откинув меха, как он выругал себя за дурацкие фантазии. Перед ним была та гибкая прелестная девушка, какой он ее знал, и в нем проснулась страсть.
— Котт?
— Что? — спросила она, продолжая укладывать вещи в сумку.
Он прикоснулся к ее плечу, и она замерла, не поднимая на него глаз.
— Нет, Майкл.
— Но почему? Мы целую вечность…
— Я не буду любить тебя, пока ты продаешь душу ради другой женщины.
Она плакала. По ее щекам струились слезы, хотя лицо хранило неумолимую твердость.
— Она же моя родственница! Черт побери, Котт, я думал, мы с этим разобрались. Я думал, ты перестала тревожиться из-за этого. Ведь ты — та, кого я люблю.
— Тогда найди мне мою душу, Майкл.
— Что?
— Если я подмененная, моя душа тоже в замке Всадника. Отправился бы ты на ее поиски?
Он не сумел ей ответить. Его охватила растерянность. Она была непредсказуема, как дождь. Черт его побери, если он знает, что сказать, чтобы умиротворить ее.
Он отвернулся.
— Займусь завтраком, — проворчал он, ошарашенный обидой. Все в здешних местах было не тем, чем казалось. Он уже жалел, что не послушался Рингбона и не ушел с ним на север.
Если Рингбон еще жив. Возможно, и он и его племя уже превратились в груду трупов.
Ему на затылок легла рука Котт, и он сразу обернулся, чтобы встретить ее поцелуй. Они жадно прижались друг к другу, и он тут же задрал ее тунику.
— Прости, — сказал он, уже взяв ее, и она повторила «прости». И так они просили прощения друг у друга во внезапном порыве страсти, превратив это в подобие молитвы, и вскоре уже мнилось, что они испрашивают прощения не только за прошлое, но и за все грядущее. Они винили себя в том, что все сложится в будущем так, как сложится.
16
Вечер выдался тихий. Он стоял за стойкой и наливал кружки. То есть наливал бы, если бы кто-нибудь потребовал пива. Зал был почти пуст. Двое-трое завсегдатаев пялились на дно кружек, а в углу старики метали дротики, медленно шаркая к мишени и обратно.
Снаружи долгий день сменялся ясным голубым вечером, и уличное движение казалось совсем спокойным в сравнении с ревом и грохотом часа пик, который он ненавидел. Иногда слышалось рычание проезжающего мимо красного автобуса.
Он оперся о стойку и закурил сигарету, что хозяйка строжайше запрещала.
Клэр. Вот в чем загвоздка.
Не слишком умно спутываться с девушкой на десять лет моложе тебя, верящей в истинную любовь, благородство и все такое прочее.
Но очень приятно.
Ему нравилась ее элегантность, городская подтянутость. В ней не было ни на йоту ничего сельского. Город был для нее всем.
В окне бара на миг возникло лицо. Оно ухмыльнулось до ушей, глаза превратились в щелочки, полные зеленого света, уши заострялись, как листья.
Меркади?
Он проковылял через зал, с треском распахнул дверь и уставился свирепо на вечернюю улицу в свете фонарей.
Ничего и никого.
Сердце у него колотилось, рвалось из груди. Он прижал кулак к ней, стараясь отдышаться, а все вокруг подпрыгивало и танцевало, а фонари рассыпали блестки звезд.
Он, пошатываясь, вернулся за стойку под недоуменными взглядами посетителей.
Грудь ему сжимал железный обруч, затягиваясь все туже, все невыносимее, перекрывая доступ воздуха в легкие. Он качнулся к ряду бутылок, звякнул рюмкой о коньячную, плеснул. И огненная жидкость обожгла ему рот, согрела глотку.
Двое посетителей у стойки спрашивали, не помочь ли ему. Он отмахнулся от них и подумал: «Черт! Я же старею. Я умираю тут».
В окне мелькнул Меркади? Он уже не был так уверен. Столько прошло времени, что одно дьявольское лицо мало чем отличалось от других. И его губы растянулись в жуткой мертвой усмешке. Обруч распался, легкие заработали. Мир вокруг перестал шататься, и у него хватило сил засмеяться тревоге стариков. Остаток коньяка окончательно его исцелил, а один из пенсионеров заплатил еще за одну рюмку для него. Щедрый жест! Он благодарно поднял рюмку.
Что с ним происходит? В любой тени ему мерещатся чудовища. Город, когда темнело, чем-то напоминал Дикий Лес. Слежка. Нет, это не игра воображения. Когда он в сумерках шел с Клэр, то чувствовал, что за ними идут. Мягкие шаги по тротуару. И, конечно, ничего нельзя увидеть.
А как-то ночью его разбудил стук копыт по мостовой под окном его квартиры. Стук, а не лязганье подков. Копыта без подков, ведь в Ином Месте лошадей не подковывали.
Он отпросился с работы пораньше. Посетители подтвердили его ссылку на нездоровье. Хозяйка посмотрела на его лицо и кивнула, ничего не сказав, чем очень, его удивила. И только направившись к двери, он заметил свое отражение в зеркале за стойкой — последнее время он предпочитал не смотреть на себя. Лицо в тяжелых складках, как обычно, светлые волосы отодвинулись ото лба еще больше, но только лицо это было белее снега, а глаза вылезали из орбит. Его губы искривились от страха и отвращения к себе. Он вышел на улицу.
В сумрак фонарного света, к машинам на мостовой, к длинным тротуарам, усеянным людьми. Кто шагал быстро, кто еле волочил ноги.
Слишком уж тихо, черт подери, даже если где-то тут Меркади охраняет его.
Только станет ли Меркади его охранять? Он и ему подобные удалились, бросили его и Котт на произвол судьбы, после того что произошло в Волчьем Краю. Может, он теперь в союзе с человековолками и Всадником. Все они одним миром мазаны.
Еще несколько лет назад такие мысли у него не возникли бы. Воспоминания тогда его не тревожили, не лежали на поверхности. Они были погребены где-то глубоко, и мысль о всякой нечисти, о гоблинах показалась бы нелепостью. А теперь не то. Теперь это не сказки.
Его глаза испуганно рыскали по темным закоулкам, но там как будто ничто не пряталось. И только когда он переходил совсем безлюдную площадь, ему померещился сгусток темноты на одной ее стороне. Он остановился, всмотрелся. Но там ничего не оказалось.
А Клэр ждала его у двери и втащила внутрь к свету и запахам ужина.
Она была вегетарианкой, и, берясь за макароны на озаренном свечами столе, он поймал себя на улыбке: как бы Котт разделалась со всем этим — да и с ним заодно — в те дни. Клэр говорила о работе, о начальстве, о погоде — подумать только! Его молчание действовало на нее угнетающе, это было ясно. Но он улыбнулся, выпил за ее здоровье красного вина — куда более тонкого и легкого, чем то, которое он пил в Диком Лесу, — и ей как будто сразу стало легче. Хотя она продолжала тревожно поглядывать на него, когда, по ее мнению, он этого не мог заметить.
Потом они лежали на диване, а в глазах у них отражался свет телевизионного экрана, будто отблески голубоватого пламени лагерного костра. Она лежала на нем, странно тяжелая, и он подумал, что тело у нее удивительно мягкое, будто под кожей нет мышц.
