Дмитрий Билик - Жестяная корона (СИ)
Молчан прислушался к дыханию княжича — ровное, спокойное. А ведь узнает правду скоро, отринет от себя, кривду долго держать в себе уже не удастся. Уж и Айвин коршуном вьется вокруг, все выпытывает, дознается. А ведь известно, что будет, когда все вскроется. Предупреждал ведь Молчуна сам…
Снаружи послышался шум, и Черепаха рванул за порог — а там только ночь. Морозная, свежая. Лошади хрипят, протозанщики перешептываются, ветер меж домов свищет, подзывает души неприкаянные, неупокоенные. Плохое теперь тут место, проклятое. Скольких тут зарубили, загубили подлостью и коварством. Не сдержался Молчан, перекрестился, не его вина в том. Не повинен он. А в душе-то раздряг, червячок свербит: «Кто же виноват, Молчанушка, коли не ты?».
Стало быть, так и есть. Супротив совести оно не пойдешь. Совесть она и есть самый справедливый судия на свете. Все разрешит, праведно ли совершено али диаволу только на потребу. Эх, Молчан, Молчан, как жить тебе с таким грузом?
Да нет, и вправду шум. Не послышалось. Черепаха вытащил меч да притаился. Это пусть кмети простые яруга любого в честном бою встречают, а он гридь княжеский, не для благородства али других глупостей сюда поставлен — кому прок потом от его благородства, коли с Эдуаром что случится? Ради этого ль он страданья все претерпел?
Зашумели по лестнице сапоги солдатские. Вроде, и не сильно громко, но не сказать чтобы таится незнакомец. «Свой», — решил Молчан, однако ж из укрытия своего не вывалился, решил обождать, проверить.
Так и есть, паренек молоденький совсем, из Эдуаровских мечников. Бежит, торопится, даже мимо него проскочил, глазом не повел. А вот Молчан его за шею схватил, да к себе развернул. Резко, кметь только глазами хлопнуть успел, да с испугу уста разворотил.
— Ну? — только и сказал Молчан. Не любил он пусторечность.
— Сир… сир Крафтер вернулся, — пытался успокоиться солдат, да глаза с пятиалтынные как и есть. Мойно кмети побаивались, осторожничали с ним.
— Передам. Иди.
А пареньку только того и надо. Испужался сильно, аж чело испариной покрылось. Лишь Молчан из дланей выпустил, рванул что мочи было вниз, теперь не осторожничал, грохотал, будто кубарем летел. А Черепаха и внимания не обращал. Не до того.
Сердце зашлось, молотит окаянное, почем зря, даже плохо стало — в темени застучало, ноги подкосились. «Крафтер, Крафтер, Крафтер» — только и голосит внутри. Вот уж кого Молчан истинно боялся, как черт ладана. Пусть и вьется над ним Айвин, но не разумеет ничего, а Крафтер враз его на чистую воду выведет, коли захочет. Пока все милостивился, берег грешную душу. Но вот опять воротился. Что же будет теперь?
Однако делать нечего, пришлось к княжичу подниматься. А тот как чувствует, уже сквозь сон очи приоткрыл, хотя с одра так и не поднялся, нежится.
— Мойно, доброе утро, — потянулся, зевнул сладко, да и сел.
Ой и вырос княжич. Молчан его совсем ребятенком еще несмышленым помнил, когда к нему приставили. Столько лет подле Эдуара, как кровинушка стал — своих-то у Молчана отродясь не было, не довелось. А теперь, значитца, и тому конец.
— Сир Крафтер приехал, — молвил по-кантийски.
— О, хорошо, — вскинулся на ноги Эдуар.
Молчан назад его воротил — ишь чего придумал, босыми ногами да по каменному полу. Дал портки, прочую одёжу да помогать не стал. Очень с недавних пор княжич перестал любить, когда ему рядиться помогают. Мол, «свои принсипы». Ну да Бог с тобой, родной, принсипы, так принсипы. Только не успели они одеться. Снова прибег тот самый, ошпаренный. На Молчана мельком взглянул, губой дернул — мож, с испугу, мож, просто недужный — и докладывать начал.
— Ваша светлость, сир Крафтер в темнице и…
— И что?
— И велел никого не пускать к нему. Дело в том, что…
— Ну говори, говори же! — Закричал княжич.
— Оттуда доносятся крики.
— Беги за сиром Иллианом. Живо! Пойдем, Мойно.
Молчан пошел вслед за княжичем, хотя пуще прежнего захотелось спрятаться, затаиться, дабы не видел его никто, не находил. Сердце знай, упрямое, отбивает: Крафтер, Крафтер, Крафтер. Ох, не сносить ему головы, как есть не сносить.
Иллиан ждал их уже у поруба. Когда только успел? Иллиан Молчану сразу по сердцу пришелся. Говорит, конечно, больше, чем он сам, да все по делу. Ни в пустословии, ни в легкомыслии ему не укажешь. Единственный упрек — связался с девицей заморской, а какая от нее польза, спрашивается? Никакой. На голову пустая, одни веселья да затейства. Ясно, что к корню мужскому подход нашла, смотрит Иллиан на нее, яки кобель на суку, а ей только того и нужно. Девку надобно тихую искать, домашнюю, а не «авунтюристку». Вот брат ейный, дело другое…
— Доброе утро, ваша светлость, — молвил добро Иллиан, да голос дрожит.
Да как тут спокойно разговаривать, когда в воздухе ор, точнее мычание диавольское стоит. Точно режут кого ножом раскаленным по нерву али кости. У Молчана руки аж задрожали, но потом опомнился: «Расклеилси, пакли кусок, а за княжичем пригляд кто соблюдет?» Хотя Эдуар ничего, стоит, скулами только взад-вперед ходит, но хорохорится. Пошли, стало быть, вниз. Там Молчан себя и потерял.
Ничего не помнил, лишь чело Крафтера, суровое, бровями сдвинутое, склонившееся над кулем. Присмотрелся, а то ни куль вовсе, а человек. Измученный, изможденный, и без того одни рёбры вперед выпирают, так еще и расковерканный пытками. Ясно, не жилец. Крафтер уста открывает, говорит, только Молчан не слышит ничего. В ушах звенит, да темя колотит. Даже сам, вроде, сказал что-то, а потом как сквозь сон меч вытащил, да вонзил в куль — только тогда попустило, воздух в грудь пошел.
— Что ты сделал?! — Теперь Черепаха услышал Крафтера. На него стало быть кричит, — он не сказал еще ни одного слова.
И стало тут Молчану все равно уже. Ни страха, ни дрожи, одно спокойствие на душе. Даже слово молвить захотелось.
— Он бы и так не сказал, он уже был почти мертв, я лишь прервал его мучения.
Говорил по-кантийскому обычаю, рубленным языком, с честью. Крафтер даже не преврал его, но смотрел со злостью. Понимал Молчан, что его судьба теперь предрешена.
— Замолчите оба! — заговорил княжич. — Не хватало еще, чтобы мои люди перегрызли друг другу глотки. Крафтер, похороните этого человека, других пленных не трогать. Иллиан, вы свободны, Мойно, пойдем со мной.
Вернулись в покои. Эдуар ему даже слова не сказал, лишь посмотрел так исподлобия, вроде, и без злобы, но с интересом. Точно только сейчас разглядел Молчана. «Смотри, родной, смотри, весь пред тобой теперь наизнанку. Хошь — на кол сажай, хошь — пороть прикажи, не молчи только» — думал гридь. Но княжич ни слова не обронил. Ногами лишь в сапожках своих махоньких стучит по каменному полу — тук-тук-тук-тук, остановится, тук-тук-тук-тук — в другую сторону. Так душу извел, что Молчан уж и открыться решил княжичу — мол, будь, что будет. Да снова мечник тот знакомый. Чего ж принесло его, окаянного?
