Сильва Плэт - Крушение дома Халемов
- Не-а. Неинтересно. Знаешь, Койя, я ведь никогда не фехтовал с твоим братом. Передай Китти,
что я его люблю. Очень.
* * *Надо же, как мы красиво проигрываем! Не ожидала. Жаль, что не будет времени сказать брату Хетти спасибо за доставленное удовольствие.
- Леди Койя, меня прислали за Вами!
- Очень хорошо. Бери меня под мышку и полетели.
И хорошо, что меч у тебя тяжелый, двуручный. Мне такие всегда нравились. А теперь, милый мальчик, когда ты прочувствовал кинжал у своей шеи, быстро и осторожно, чтобы тебя не зарубили на подлете к земле, опускаемся вон туда — видишь? — в гущу сражения, где мой брат Хетти мастерски убивает мою будущую любимую сноху.
Умник. Дай мне теперь, пожалуйста, вот это… да-да, не надо делать круглые глаза… и убирайся к демону Чахи, а то я тебе отрублю голову, хоть ты и из Умбрена!
Внутреннее время Халемов. оно вырывается из-под замка, как срывается с горных круч кипящий водопад Эль-Зимбера. Чистый, сверкающий, сметающий все на своем пути поток. пенящийся кровавыми пузырями, затягивающий в свою неотвратимую глубину, поглощающий мелкие ручейки и речушки. Внутреннее время Дар-Кауда течет широкой рекой, и временной поток Дар- Халемов захлестывает ее не сразу. Но захлестывает. Меери успевает повернуться только для того, чтобы встретить удар в лицо, а не в спину. Древние роды Аккалабата умеют сражаться и умирать.
Койя возникает из ниоткуда, с тяжелым двуручным мечом, на рукояти которого добела сжаты костяшки тонких пальцев.
- Меери! Обещание!
- Койя, вдвоем мы сможем.
- Уходи! Это мой брат! Мы не будем нападать на него вдвоем!
Я знал, что у тебя есть внутреннее время, сестрица, но и предполагать не мог, что ты можешь раскрутить его до такой скорости. По-моему, и сама ты удивлена. И Меери уходит, уходит спокойно, потому что в другом месте, там, где наши итано уже карабкаются на крепостную стену, он нужнее, и потому что он верит — искренне или не очень — что не оставил слабейшую с сильнейшим, что не оставил тебя умирать. Всплеснули над головой его пятнистые крылья… и мы с тобою вдвоем, сестра, одни среди кипящего яростью поля боя. Сбив. поворот. выпад.
Я знал, что у тебя есть внутреннее время, Койя, и предполагал, что хватит его не надолго. Занимательно смотреть, как иссякает наш водопад, как внутренний поток Дар-Халемов превращается в маленькую речушку. Хорошо, что, кроме меня, этого никто никогда не увидит. Выпад. сбив. поворот. прямой удар с короткой руки. Все.
Я дышу тебя прямо в завитушку над левым ухом. И держу тебя крепко-крепко. Так, что непонятно, какое сердце бьется сильнее — твое или мое.
Прежде чем довести прием до конца, выкрутить меч и отбросить его в одну сторону, а Койю — в другую, Хетти успевает еще разглядеть вены на запястьях сестры, натянувшиеся как струны, легкий переход от загорелой на кистях кожи к чуть менее смуглой там, где у благородных деле начинаются кружевные манжеты.
- Хетти, да бей же ты! Бей! Все смотрят.
Никто не смотрит, но лорд Дар-Халем, верховный маршал Аккалабата, знает, что надо ударить. Потому что никто не смотрит, но некоторые увидят. И никакие воспоминания, мелькающие у него в голове, никакие радужные картины далекого детства в которых он, Хетти, и Ко, его старший брат, всегда вдвоем, всегда вместе, не могут заставить его сдержать удар. И не потому, что кто-то заметит, и не потому, что Кимназ и Виридис и короне Аккалабата не на кого рассчитывать. А потому, что карие глаза напротив — это не вечно смеющиеся глаза Ко и даже не глаза прежней злой и насмешливой Койи (Нууу, Хетти, ну зачем ты прилетел? Сегодня здесь должен быть мой гадкий лорд-канцлер. Кто же остался охранять ведьму на троне?) В этих глазах безумие отчаяния, как у самки дикого зверя, пытающейся грудью закрыть, защитить свое потомство, увести охотников от норы или берлоги. Зная, что без нее детеныши все равно погибнут, но повинуясь слепому, всепобеждающему инстинкту материнства.
Все эти мысли Хетти не думает. Они у него просто есть — все одновременно, в ту единственную секунду, когда еще можно опустить меч.
11 ноября 1504 года со дня пришествия королевы Лулуллы
Какие же они непокойные, мои брат и сестра! Мало им Солы, которая сама же себя и свела в могилу, которая так и напрашивалась!
На что напрашивалась Сола, леди Элла не стала додумывать. С некоторых пор она заметила, что если не додумывать, то и плакать получается реже. А плакать она устала, очень устала. И Рейвен устал. Только в последний год, вопреки сгущавшимся на границах Аккалабата и над головами семейства Халемов (бывшего семейства Халемов) тучам, жизнь в главной крепости богатейшего дариата Империи стала налаживаться, и верховный дар Кауды снова пришел в то состояние духа, которое, как смутно помнилось Элле, следовало полагать для него основным. Естественным и нормальным. Выразилось это в частности в том, что он перестал считать каждую слезинку своей возлюбленной супруги драгоценностью, нуждавшейся в оправе из сочувственных вздохов и охов.
- Я тебя умоляю, — желчно сказал в один прекрасный день лорд Рейвен, заметив, что Элла, по своему обыкновению, собирается приступить к водным утренним процедурам. — Если ты будешь рыдать по каждому ничтожному поводу, то замок обрастет мхом, не успеем мы состариться. А ты знаешь, во сколько обходится ремонт этих ветхих сооружений?
Из всех крепостных сооружений Аккалабата, относящихся к эпохе королевы Лулуллы, замок Дар- Кауда в самую последнюю очередь можно было назвать ветхим. Так что Элла неожиданно успокоилась. Смущенно пробормотав: «Действительно», — она без всякого перехода обратилась к мужу с вопросом практическим:
- Ты будешь сегодня тренировать Некко? — и, получив утвердительный ответ, окончательно успокоилась.
Находиться в состоянии довольства и умиротворенности сначала было леди Элле в новинку. Но постепенно она распробовала и стала находить все больше причин для того, чтобы прекратить или вовсе не начинать плакать. Вечером первого дня, обошедшегося без слез, Рейвен подарил жене ожерелье, служившее живым воплощением непревзойденного мастерства ювелиров Дар-Кауда (то есть такое, равного которому не было бы даже у королевы, если бы не удивительные вещицы из дворцовой сокровищницы, называемые в обиходе «наследством святой Лулуллы»). Когда, всласть покрасовавшись перед зеркалом, леди Элла занялась пристраиванием ожерелья на почетное место в одной из своих шкатулок (каждая из них была размером с походный сундук, с какими сопровождают своих лордов на дальние расстояния оруженосцы-тейо), верховный дар подкрался сзади, запустил обе руки жене в лиф, довел ее быстренько до полного изнеможения и благорасположения, не жалея сил, расцеловал в обе щеки, давая волю не только губам и языку, но и зубам, и пообещал, уже окончательно избавив супругу от всякой одежды, что в случае повторения неслыханного успеха дополнит ожерелье приличествующими перстнями, браслетом и серьгами. Элла, улучив те несколько секунд, в которые муж стягивал с нее туфли, следовательно, она могла говорить, а не только сладострастно стонать, выклянчила еще брошку и пряжку для пояса и сочла, что игра стоит свеч.
