Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Нам туда.

— Туда, — верховный бездумно кивнул.

Откуда только силы взялись, башкой мотнул так, что едва шею не сломал. Ох, запекло внутри, ровно кипящей смолой залит по самую макушку. Только рот раскрой, дым пойдёт. Из шкуры хочется выпрыгнуть… вот нож возьми, раскрои грудину, отвори ребра, словно ворота, да выпусти огонь на свободу. Стюжень глотал воздух и тушил пламя внутри. Потусторонье взялось за добычу по-хозяйски: что это такое? Сердце? Старовато, ну-ка встряхнём…

— Не так быстро, — Сивый рысью нёсся рядом, — близко уже.

— Давит меня… силы выжимает… на последнем держусь.

Выжимает, ровно тряпку, выдавливает жизнь до последнего мгновения — ни к чему это добро тут — и вся она в груди плещется, рёбра выгибает. Но лишь бы хватило жизни для последнего рывка, да Сивый? На том конце след затрясло, будто кто-то совсем рядом ярится, с верёвкой борется, петлю пытается скинуть.

— Не ожидал, гнус, — просипел верховный, кривясь — он мой, не лезь.

Враг сокрыт мраком, тоненько-тоненько, ровно одеждой. А она не срывается, и не разлетается, как ни тяни, как ни рви. Руку просунул, и то ладно. Старик на последних силах — сердце поднялось куда-то к горлу и мало наружу не вырвалось — тащил падальщика вовне. Ладно, я сейчас лежу на ложе в старом святилище, но отдал бы всё на свете, дабы посмотреть, что происходит с тобой. Спал небось в красных палатах, на мягкой перине… а тут за горло взяли. Верховный снарядил пальцы в кулак и… мелкой-мелкой угольной пылью разлетелся кус темноты там, где лицо. Другой удар… третий… Жирная темень впереди задрожала, след к земле пошёл, будто рухнул мародёр. Мрак впереди отпрянул, подобрался, чисто волк перед прыжком, и через мгновение одним рывком накрыл старика. Как проглотил. Но долей мгновения раньше к верховному рванул Сивый…

Глава 18

Отвада, Моряй и Перегуж спешились у мыска и, мрачно переглянувшись, нырнули под листвяной полог.

— А ты думал, этот день никогда не настанет? — буркнул Отвада. — Все уйдём, кто раньше, кто позже.

— Да ничего я не думал, — отмахнулся Моряй, наддал сапогом шишку. — Просто сказал, что будет мне старика не хватать. Как отец он мне, а ведь и кровный мой родитель жив-живёхонек.

— Все бояны осиротели, — Перегуж махнул рукой.

Говорить отчего-то не хотелось. У самого борода сединой прорежена, а всё равно глаза на мокром месте, как у мальчишки сопливого. Старик — глыба. А теперь что? Складывай тризный костер и провожай глыбу в последний путь. Скала сгорит на деревяшках.

— И Безрода жаль, — Моряй покачал головой. — Это ж надо, второй кряду заразу сам принял. Что за бедовый год?

— Не везёт, так не везёт, — процедил Отвада и ругнулся вполголоса — святилище рядом, не услышали бы боги. Но то, что на пределе слуха услышал сам, заставило встать на месте, ровно окаменел в единое мгновение. — Тс-с-с-с!

Все замерли, Моряй — так и вовсе с занесённой ногой, но все трое как один положили руки на мечи.

— Ну-ка за мной, — Отвада первым рванул вперёд.

Выбежали к старому святилищу, топоча и ломая сучья, будто лоси и что? Три изумлённых лица выглянули навстречу и застыли на мгновение. Ну ладно, не три, два — Сивый не удивился — но старики рты раскрыли, жевать перестали. Отвада и остальные переглянулись. Ты видишь то же, что и я? Стюжень сидит на ложе, ноги спустил наземь и хрустит яблоком? Нет, не хрустит — замер в оторопи, челюсть свесил, пережёванное мало изо рта не валится.

— Жвачка через струп лезет, — растерянно показал Моряй.

— Без сопливых скользко, — старик усмехнулся, оторвал черенок, швырнул в Моряя… и ведь попал.

— Да что тут происходит? — Перегуж ступил на поляну, изумлённо показал на два трупа под дубом.

— Млечи, — Безрод коротко кивнул на тела. — Молочник подослал. Третий ушёл.

Воевода и Моряй присели над телами. На первом лица нет, всё оно осталось на дереве — огромное кровавое пятно буровеет на коре дуба-исполина, ровно бедолагу долго и сильно вбивали в ствол. Просто кровавое месиво на месте лица… даже не лица — от головы остался только затылок, всё остальное будто через тёрку пропущено. Второй убит по крайней мере трижды: горло вырвано к Злобожьей матери, ошметки плоти хвостами тянутся из раны; ножом разделан от пояса до плеча — рвали нож с такой силой, что клинок сломан у ключицы; голова же просто свёрнута — млеч покоится на спине, а лица не видно, лежит на нём. И на обоих изморозь, будто в леднике лежали. Рядом в беспорядке свалены верховки, рукавицы и берестяные личины с прорезями.

— Ну? — Отвада требовательно потряс рукой.

— Колёса гну, — Стюжень прожевал и проглотил последнее. — Ждали тут, в засаде хоронились. Вызнать хотели, куда след привёл. Вон, даже рукавицы прихватили. Дабы руками нас не трогать.

— А тут ты… — Перегуж понимающе кивнул, посмотрел на Безрода.

— А тут я, — Сивый развел руками.

— Оттоптался по полной, — Моряй покачал головой. — Изморозь откуда?

Безрод и Стюжень переглянулись, верховный кивком разрешил говорить.

— Худо со мной. Полуночи во мне всё больше. Студёной и вековечной.

— И это… она? — Перегуж показал на изморозь на телах. — Ты гляди, не тает что-то.

— Со временем будет лишь хуже, — Сивый кивнул. — Вчера чуть человека не убил. Старейшину Приямка.

— А было за что?

Сивый скривился, покачал рукой, ну так… было маленько.

— Приторговывает.

— Чем?

— Тобой. Мной. Им. Им… — Безрод по-очереди показал на каждого в старом святилище.

Отвада нахмурился, сел на повалку, приготовился слушать. Нетерпеливо показал, давай, говори, не томи.

— Говорил же давеча, ездят гонцы, якобы вести носят. Князь плохой, между вами и душегубом выбрал душегуба. Спасайся кто может. Этот и продался. Не выгнал.

— Знаю. У каждой деревни стражу не поставить, — Отвада мрачно плюнул. — Уши заткнуть людям не прикажешь. Дружинных разослал по всем краям. Ездят по деревням, правду говорят. Тоже наткнулись на одних таких. Жаль, не догнали.

— Что с боярами?

— Гадюшник, — с отвращением плюнул. — Шипят, зубы показывают, и точно знаю — точат мечи. Это они должны людей успокаивать, так нет же… Под себя, подлецы, гребут! Сожжённые деревни прихватывают! Моровые сёла! Общинные земли проглотить норовят!

Сивый недоумённо покосился на Стюженя, тот молча кивнул.

— Мор кругом, жить там нельзя, колодцы отравлены, так эти стервятники на будущее хапают. И ведь не мои земли — общинные. Мол, с общиной договорился. Как, спрашиваю, договорился? А так, отвечают, на последнем издыхании общинники земли отвели. Дескать, уж ты, боярин, не обидь, проводи в последний путь, за землей пригляди.

— Кто?

— Те же, кто тогда, во время войны своих людей для застенного отряда не дал. И Косоворот среди них первый. Как вернул землю, так и обратно под себя подгрёб. Его в дверь, а он в окно.

Безрод усмехнулся. Кто бы сомневался.

— А дружинные? Их дружинные?

— Они едят не мой хлеб. Прикажут своим Косоворот, Кукиш, или Прихват поднять князя на копья, те почешут репы, да и поднимут. Это во время войны я им первейший воевода и начальник, а сейчас войны нет. Да и наймитов у них полно. А теперешнюю смуту с мором и душегубом боярский совет войной не признает, хоть подыхать будут. Оно, конечно, да, моя дружина больше чем любая боярская, но ведь сговорятся, сволочи, ох чую, сговорятся. Уже сговорились! Где полыхнёт, только не знаю. И за зад не взять — измену не предъявишь. Нечего предъявить.

Сивый какое-то время глядел в себя, ковырял взглядом землю, усмехнулся, поднял глаза.

— Князь, руби змее хвост по самую голову. Сожрут.

— Нельзя! — Отвада даже рукой затряс, и аж перекосило его от бессилия объяснить, донести. — Боянщина посыплется, ровно груда костей без жилок! И надо бы, да нельзя!

— И поэтому нам кровь из носу нужно подлеца найти раньше, чем всё это варево из-под крышки полезет, — Стюжень подозвал Безрода, мол, плечо дай, помоги встать.