Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович

Грушеед кивал, цедил бражку.

Потом Лоуд разделала испекшуюся рыбу, дарки выпили по кружечке, потом по второй.

— Расскажи что-нибудь о западе, о беспамятная, — Укс удобнее устроился на плаще.

— Может, пока нам хорошо, не болтовней тебя побаловать? — ухмыльнулась оборотень.

— Отчего ж, если Логос-созидатель согласье дает. Давай-ка, Грушеед, глянь на море.

Мальчишка, прихватив лесу с крючками, ушел во тьму.

— Повезло нам с сопляком, — заметил Укс, развязывая штаны. — Мало в нем человечьего.

— Да, боги позаботились, — оборотень улеглась рядом, десятник взял ладонями ее голову и забылся.

Стрелял мелкими искрами костерок, прибой шумел, было сладко и о нэке почти не думалось.

— Все ж небывало искусно ты умеешь, — десятник успокаивал дыхание.

— Опыт, — пояснила оборотень. — Дело несложное, словно рыбу вываживаешь. Скучновато, если ющец унылый попадется. Ты с норовом, любопытно. Не тошнит сейчас?

— Так ты не обычная шмонда. Легко с тобой.

— Думаешь? Э, вовсе ты мальчишка, брат равный, так и не ставший старшим десятником.

— Может, еще повезет. Поумнею.

— Надейся, надейся. Может, глянешь на шмонду?

Укс глянул. Смотрел долго. Дарки, конечно, коки-тэно, по всей глубине крови стопроцентные дарки. Сидела оборотень неестественно скрестив ноги: словно из костяных труб конечности сделаны, из ровных, плотью практически не одетых, толщиной с человеческое запястье. И вся из костей угловатых: голова небольшая, круглая, руки-палки, лишь суставы потолще — упрятаны в защитных складках-манжетах бледной, с зеленцой, кожи. Лицо чуть намечено: символический бугорок носа, вздутия ушей, безгубый рот. Правда, глаза и зубы узнаваемы. Особенно зубы.

— Как? — с любопытством спросила оборотень.

— Не особо обделался. Видел я тебя. Мелькало. Там у тебя и почуднее лики мельтешили.

— Да, насобирала личин. Но этот истинный. Такие вот мы, славные коки-тэно, весь мир обошедшие. Если сдохну, в море эту тварь кинете. Если не побрезгуете.

— Пустое. Грушеед не из брезгливых. А что, правда, весь мир видела?

— Нет, еще не весь. Но надеюсь! Если от нэка избавлюсь и разум сохраню, — Лоуд поправила норовящую соскользнуть корону.

— Не твой размер, — ухмыльнулся Укс.

— Так скука этакую железяку всю жизнь носить. Царьки, корольки… нет, бывают и интересными, но редко. А так — ющецы, каждую ночь копье в жопу ждущие. По ночам дергаются, скрипы слушают.

— Со многими постель делила?

— Бывало. Я старая, мудрый боред. Даже говорить не буду, сколько лет по океану боги ходить разрешили. Внуки у меня.

— Ох, боги меня прокляли, с бабкой ложе делил.

Оборотень засмеялась, сверкая зубами-пластинами.

— Э, ох и шмондюк ты, философ расписной. Я опытная, а не старуха. Если бы не нэк, тебя бы пережила втрое, хоть и мнишь себя долгоживущим.

— А что там муж, дети, поместье?

Лоуд хлопнула себя по узкой груди, потом промеж ног-костей:

— Видишь тут что, красавчик? По-иному у нас. Вчетвером потомство заводим, одним мужем не обходимся.

— Весело. Оргии как в Том, в Древнем, мире.

— Нет, мы не из вашего. Да и не так весело род умножать. Все совпасть должно: звезды, море, течения, партнеры свободные. Считай, как хороший диер построить. Слава богам, хоть вечно грести на том родовом долге нет нужды.

— Сами дети растут?

— В стае. Да и расплываются быстро.

— И не видишь своих потом?

— Нас не так много, боред. Знаем обо всех, слух идет, никто из коки-тэно не теряется. Вот издохну я здесь, но на Лагуне узнают. Нескоро, но узнают. Просторная усадьба — океан.

— Позавидовать можно. А как в подвалы Сюмболо попала?

— Банально, малыш бескрылый. Мстить шла, да сглупила, — четырехпалая ладонь оборотнихи ухватила кувшин, плеснула браги…

Вернулся Грушеед с двумя рыбешками, присел у огня. Косился на истинного дарка, но молчал. Лоуд рассказывала о том, как дошла до нее весть о гибели одного из сыновей, как двинулась по следу убийцы через океан, как потеряла обидчика у огромных северных городов…

— Значит, одноглазый, ставший двуглазым? — задумчиво переспросил Укс.

— Вот такие чудеса, — подтвердила оборотень. — Склонна поверить. Люди, знаешь ли, под ножом не всегда врут. Может, обман какой, но все равно любопытно.

— Да, интересный ублёвок твоему сыну попался. А ты не думала, столикая, что и сама можешь что-то потерять, если этого многоглазого отыщешь? Сын-то твой, ушедший, не младенцем гулял?

— Молод был, но неглуп, — заверила Лоуд. — Видать, и этот глазастый не из последних, раз моего осилил. Я зла не держу, драка там честной была, без нэка и ошейников.

— Так зачем гоняешься, если мстить не особо тянет?

— Если людишки начнут безнаказанно резать коки-тэно, во что мир превратится? И так-то мир дерьмо дерьмом. Найду, поболтаю, глаза выковыряю — вдруг отрастит? Любопытно.

— Склонна, значит, к наукам и экспериментам?

— Ты, юный хозяин, сколько лет сидел, зад плющил, умные труды читал и рифмы складывал? Дело возвышенное, благородное, но в жизни не всегда помогает. А я просто по океану плаваю, на мир смотрю. На свои острова вернусь, с соплеменниками посмеюсь, рассказывая про царей и глупые смерти, и вновь в дорогу тянет. Ты акулу сонную видел?

— Аллегория эта мне доступна. Что ж, оттенки бытия познаются разумом, чувства формируют опыт, весьма неадекватно отражающий истину…

— Попроще будь, Грузчик. Мы оба бескрылые, да и подыхать вот-вот начнем. Что-то мудрое, но доступное скажи. А то Грушеед нас на всю жизнь запомнит с этаким многозначно-тупыми мордосами.

— Да какая там у него жизнь? Фьють и нету.

— Э, не скажи, — засмеялась оборотниха. — Они, людишки, чем сильны? Барятся непрерывно, даже в полнолунье словно ошалелые. Вот и множатся как жучки мучные. Разве их подчистую выведешь? Ты на него взгляни: провалиться мне пополам, через каких-то десять лет у него будет в трех городах по три бабы, у каждой по выводку сопливому, да еще от рабынь, служанок и прочих шмонд, по полному приплоду.

Грушеед засмущался.

— Природа их такова, — проворчал Укс, чувствуя, как начинают болеть глаза. — Логос-созидатель тут бессилен. Не очистить от людей мир. Разве что сами передохнут.

— Жалеешь, что с Хиссисом так вышло? — поглаживая свои смешные колени, спросила оборотень.

— Что жалеть? Храм был гадок, город не лучше. Но последствиям и сам Логос-созидатель обязан удивиться. Сначала людей мы били, потом дарков, потом дарки нас. Кто того желал? Чьим призрачным клинком разъята связь меж следствием, причиной и истинным носителем причины?

— Ты старушку-оборотня не путай. Правильной наша война была или намудрили?

— Правильная. В первом шаге Логоса. Но вовремя останавливаться нам боги велят.

— А, это ждать когда смазливая хиссийка попадется?

— Возможно и так. Или ты бы какую милость Пыку-Четверть-Мастерской оказала?

— Не, если кое-кого не зарезать — боги точно оскорбятся, — хихикнула Лоуд.

Помолчали. Грушеед осторожно подсовывал веточки в костерок.

— Экономь, — напомнил Укс. — Светает уже.

Мальчишка кивнул.

— На западной отмели крупных сиделиц полно, там собирай, — вздохнула оборотниха.

Грушеед вновь кивнул.

Чуть посветлел гребень скалы. Коки-тэно уже не было: сидела у угасающего костра «та тетка». Укс попытался сморгнуть — глаза болели сильнее, мушки, словно черные искры в них вились.

— Пошли, что ли, Грузчик? — просипела Лоуд. — Что-то невмоготу, словно изнутри мясо рвет.

Десятник помог партнерше встать. Грушеед подхватил кувшин с пресной водой.

— Оставь, там я точно разобью. Может, и о свою ублёвую башку, — скрипнула зубами оборотень, сняла с лохматой головы венец, нахлобучила на мальчишку: — Царствуй, ослиный приятель. Все острова твои. Нож можешь себе забрать. Но когда завоняюсь, не раньше!

Ворча, забралась в пещеру, веревку ошейника намертво закрепили в одной из щелей. Потом десятник с Грушеедом снаружи забили сучьями выход, стянули деревяшки веревкой — теперь лишь наверху оставалось отверстие, для подачи воды и пищи. Принялись подпирать-заваливать загражденье камнями — Лоуд не смотрела, как легла на плащ, так и замерла.