Николай Романецкий - Конь в малине
Она словно спохватилась, словно только сейчас заметила свою наготу, укрыла одеялом вишни и пушистый треугольник. Возле двери я еще раз оглянулся.
Зеленые глаза смотрели сквозь меня, и было в них что-то такое, чего я никогда не смогу понять.
– Прощай, ведьма-половинка! – сказал я. – Счастливых тебе детей! В «рубашках»! – И вышел.
Старуха в соседней комнате только-только начала копошиться на полу. Охранник возле батареи все еще был недвижен.
Я подошел к нему, пощупал пульс.
Парень был жив, и смерть ему в ближайшее время не грозила. Если не нарвется на пулю в каком-нибудь деле…
Я оставил возле него ключ от браслетов и покинул это логово. Спустился по лестнице, прошел дворы-колодцы, вышел на Невский и принялся ловить такси. Сел в первую же остановившуюся машину.
– На Комендантский!
– У вас какой-то праздник? – спросил водила.
– Да! – Я улыбнулся ему. – Впереди праздник, каких мало.
На самом деле впереди меня ждала неизвестность, но на душе было спокойно. Потому что вместе с неизвестностью меня ждала женщина, которая не позже чем через девять месяцев родит еще одного ребенка в «рубашке».
И эту «рубашку» с него уже никто никогда не снимет.
65
Следующим утром я отправил Яне бандероль с ключом от ее квартиры и денежный перевод.
В тот же день мы с Катей перебрались в родное жилище, на улицу Кораблестроителей. Через порог я ее перенес на руках, как невесту.
– Я люблю тебя, – сказала она, когда я поставил ее на ноги. – И всегда любила.
– Я тоже люблю тебя. И всегда любил.
Мы занялись любовью, прямо в прихожей, на ковре.
– Я очень виноват перед тобой, Катя, – сказал я потом. – Я был глуп, как сибирский валенок.
– Ты уже говорил это.
– И еще раз скажу… Я виноват.
Она лишь благодарно потерлась носом о мою щеку.
О приговоре, вынесенном дезертиру Ладонщикову, мы говорить не стали.
На следующий день Катя вышла на работу.
А еще через два дня на имя Максима Мезенцева пришла повестка – меня вызывали в РУБОП, к следователю по особо важным делам Борзунову. Кате я бумагу не показал.
Когда я прибыл по вызову, меня тут же провели в кабинет следователя.
– Здравствуйте, Ладонщиков! – Седоватый мужчина со знакомым голосом достал из ящика стола и положил передо мной половину открытки с изображением обнаженной женщины.
– Здравия желаю! – Я достал из лопатника свою, приложил.
Конечно, это была не Инга – всего лишь фотомодель «Плейбоя» Анна Салтыкова, хотя к такому телу слова «всего лишь» не очень подходят…
– Играть, так уж до конца! – Борзунов кивнул на открытку-пароль. – Ну, рассказывайте!
Я узнал этот голос – передо мной сидел, что, командовал моим освобождением на даче в Елизаветинке. Мой последний работодатель… И я выложил ему все. Кроме Яны и Щелкунчика.
Он слушал внимательно.
В конце я спросил:
– Инга Нежданова была вашим человеком?
– Да, – сказал он.
– Как же вы ее не уберегли?!
Он пожал плечами:
– Инга вела себя в последние дни слишком самостоятельно. Многое делала вопреки приказам. Ваш рассказ лишь подтверждает это.
– А что ей оставалось делать! Вы-то не слишком спешили мне помочь!
– У вашей «забавы» был номер, с которым вас не остановил бы ни один сотрудник правоохранительных органов. Не наша вина, что вы не стали пользоваться ею.
Ожил интерком:
– Сергей Николаевич! На закрытой – Москва.
Борзунов взял трубку, принялся слушать, коротко отвечая «Да!» или «Нет!» А я сидел и думал о том, что Инга отправилась в офис к Поливанову-Раскатову не потому, что нарушала приказы. Просто исчез мужчина, который любил ее, и помочь ей теперь мог лишь избыток адреналина в крови. Такая это была женщина, женщина, любящая ходить по минным полям, конь в малине…
Наконец Борзунов рявкнул: «Слушаюсь!» и повесил трубку.
– Интересно, – сказал я. – Зачем Раскатов пошел на всю эту затею с компьютером-детективом? Ведь это лишь ускорило его разоблачение.
– Вы так думаете? – Борзунов усмехнулся. – Ничего нового к тому, что против него было, ваша детективная работа не добавила. Все это недоказуемо в суде. Зато он рассчитывал раскрыть нашего человека. И это ему удалось. Без Инги Неждановой обвинение при хороших адвокатах непременно бы развалилось. Все, что мы могли бы ему инкриминировать, это нарушение закона о запрете на коммерческую деятельность со стороны должностного лица. Так что ваша с ним последняя встреча закончилась, на мой взгляд, очень удачно.
– Иными словами, меня не обвинят в убийстве генерала Раскатова.
– Иными словами никакого убийства не было. Генерал погиб в результате несчастного случая при чистке собственного оружия. Уголовное дело по факту смерти уже прекращено. В средствах массовой информации будет отражена именно эта версия. Если вы, конечно, не начнете искать второго Сергея Бакланова…
– Не начну, – сказал я. – А что будет со мной?
– Приговор в отношении Вадима Ладонщикова приведен вчера в исполнение. Но разве вы – он? Ваши нынешние документы зарегистрированы во всех государственных базах данных. Это все, что я могу для вас сделать. Вас устраивает такое решение вопроса?
Максима Мезенцева – Метальникова – Арчи Гудвина такое решение устраивало. Потому что другого не было: в любом случае капитан Ладонщиков был осужден по закону.
Многое между нами не было сказано, однако спрашивать не имело смысла – ответов я бы все равно не получил. В конце концов мне опять повезло, и это главное…
– Надеюсь, ваша… э-э… подруга не станет молоть языком.
– Жена будет молчать, – заверил я. И пояснил: – Мы через несколько дней вновь поженимся.
– Тогда примите мои поздравления, Мезенцев. И можете быть свободны.
Дома я сказал Кате, что у меня теперь другая фамилия, и что нам надо снова пожениться. Она ни о чем не стала спрашивать.
На следующий день мы пошли в ЗАГС и подали заявление. А еще через три недели, утром перед уходом на работу, Катя сказала, что беременна.
Когда она ушла, я позвонил Яне в детский приют.
– Привет, марсианка! Это Макс. Помнишь, надеюсь, еще такого типа?
– Привет, Макс! – Она обрадовалась несказанно: это было понятно даже по телефону.
– Надо увидеться!
– Давай вечером. – Она обрадовалась еще больше.
– Нет, давай пораньше. Я приеду к тебе после обеда. Где находится детдом?
Она продиктовала адрес.
В два часа я подъехал к детскому приюту, через охранника вызвал Яну. Вытащил из багажника четыре больших пакета с игрушками.
– Это твоим питомцам.
– Ой, Максима, спасибо! Ты, похоже, разбогател?
– Ага. Отдаю долги!
Я только что потратил на игрушки четверть тех денег, что реквизировал в сейфе на Семнадцатой линии. А остальные три четверти внес в банк на счет детского дома.
Занесли подарки в игровую.
– А где твои питомцы, марсианка?
– У них тихий час.
Я вполголоса выругался.
– Что такое? – встревожилась Яна.
– Можно пройти к ним в спальню? Я стерильно чист. Но если хочешь, могу помыть руки.
Она улыбнулась:
– Тебе очень надо?
– Очень!
– Ладно, пошли.
Она провела меня в спальню.
Маленькие человечки спали в кроватках, сопя и время от времени причмокивая. Будто сосали материнскую грудь…
– Сколько им лет?
– От полутора до трех.
– Кто из них самый несчастный?
Яна перестала улыбаться:
– Они все несчастны.
– А все-таки?
– Ты очень изменился, Максим… Ладно! – Она подвела меня к одной из кроваток. – Вот Антоша. Его бросила мать.
Антоше явно снились плохие сны. Личико его было хмурым, как октябрьский день.
Я достал из кейса первую шкатулку, склонился над ребенком, чтобы Яне не было видно, и открыл крышку.
Больше ничего и не требовалось. Перламутровый шарик исчез. Волосенки на головке ребенка шевельнулись, а лицо его озарилось радостной улыбкой.
Я достал из кармана сливочную тянучку, положил в шкатулку и поставил на тумбочку.
– Кто следующий?
– Ты будто Дед Мороз… Вот Верочка. Родители погибли, а другие родственники не захотели брать девочку к себе.
А почему бы и нет? – подумал я. Вытащил еще одну шкатулку.
Ведьма Альбина была половинкой. А перламутровый шарик половинкой не был. Девочка Вера обрела свою «рубашку» с не меньшей легкостью, чем мальчик Антон. Я достал из кармана еще одну сливочную тянучку.
Через пять минут во всех шкатулках вместо шариков лежали конфеты.
– Все, пойдем!
– Спасибо тебе! – сказала Яна и коснулась рукой моего плеча. – Не забежишь как-нибудь вечерком?
– Не забегу. – Я снял с рукава ее белого халата несуществующую пылинку. – У меня свадьба скоро.
– Рада за невесту. – Улыбка у Яны была сердечной.
– Вернется твой с Марса и прощения у тебя попросит, – сказал я. – Вот увидишь.
– Ты у своей уже попросил?
– Да.
– Я ей завидую.
Выходя из спальни, я оглянулся.
Спящие дети были похожи друг на друга. Но восьмерых из них отныне ждала другая судьба. И я надеялся, что Бог простит мне теперь зло, которое я причинил людям в деле Марголина.
