Эрик Ластбадер - Дай-сан
Он поднялся, подложил поленьев в огонь и пошевелил раскаленные угли кончиком меча.
— Мы с Хиндом живем Внешним временем, как ты, несомненно, уже догадался. Это было необходимо, чтобы пережить разрушительную силу тысячелетий, ибо я — из того народа, властитель которого нашел на лесной просеке колдовской корень. Тот самый корень, кусочек которого ты съел…
— Легенду о великом воителе рассказал мне старый аптекарь в Шаангсее. И он дал мне корень…
— Да. Он был буджуном…
— А сад… Тот храм в Шаангсее…
Боннедюк Последний кивнул:
— И это тоже.
«Чего-то я явно недопонимаю», — подумал Воин Заката.
Маленький человечек дохромал до своего стула и протянул руку, чтобы погладить Хинда.
— Из-за жгучего своего желания править всем миром, — продолжил рассказ Боннедюк, — он был направлен на просеку, где рос корень.
— Направлен кем?
— Богом.
— Каким богом?
— Бог только один, дружище.
В очаге затрещало полено, а потом с тихим звуком упало в золу. Оранжевые языки пламени вспыхнули с новой силой.
— Съев этот корень, он стал самым могучим воином в мире и таким образом утолил свою жажду завоеваний…
Он умолк, увидев, что Воин Заката поднял руку.
В его обновленном сознании промелькнул образ высокого широкоплечего человека со смуглой кожей и карими глазами. Почему-то ему вдруг захотелось снова увидеться с Мойши или по крайней мере узнать, что с ним и где он сейчас. Наверняка — посреди необъятных соленых морей, на высоком мостике тяжело груженного судна, с парусами, ловящими ветер. На корабле, направляющемся в какой-нибудь дальний порт, спрятанный за изгибом поросшего зеленью мыса. А его журнал, наверное, пополнился новыми записями. Почему он вспомнил о Мойши именно сейчас? В памяти всплыли слова Боннедюка. Бог только один, дружище. Его светло-зеленые глаза широко распахнулись, в зрачках заплясали золотистые искорки.
— Продолжай.
— Съев этот корень, — снова заговорил маленький человечек, — он тем самым создал условия для сотворения Дольмена. Поскольку уже ничто в мире не могло сравниться с его могуществом, а наши Законы не потерпели бы столь вопиющего нарушения равновесия.
Так появился на свет Дольмен, рожденный, чтобы вступить в битву с моим господином. Дольмен тогда одержал победу, но во время сражение он получил очень серьезные раны и был выдворен за пределы человеческого мира. И все это время, пока он пребывал в запредельных пространствах, на протяжении многих столетий он был одержим мыслью о возвращении, об отмщении всему человечеству, ибо уничтожение — его единственная страсть.
— А сейчас он выжидает в лесу на севере. И ждет он меня.
— Да, — согласился Боннедюк Последний. — А моя долгая миссия наконец завершена.
Воин Заката засунул руку в перчатке из шкуры Маккона под панцирь и извлек из складок одежды несколько небольших предметов желтоватого оттенка. Они блеснули при пляшущем свете пламени.
— Когда-то, — сказал он, — ты сделал подарок Ронину. Этот подарок, как видишь, все еще со мной. Я очень ценю ту защиту, которую он мне дает. А теперь я хочу сделать подарок тебе.
Он протянул руку вперед.
— В Хийяне ты как-то сказал Ронину, что кости уже бесполезны. Может быть, это все потому, что они принадлежат другому времени, давно прошедшей и забытой эпохе. Держи, дружище. Это — из пасти вполне современного крокодила.
В подставленную ладонь Боннедюка Последнего он высыпал крокодильи зубы, добытые Ронином в джунглях, на подступах к Ксич-Чи.
Никто не видел его; никто не услышал, как он подошел.
Он был словно ветер в ночи, задувающий через высокие крепостные стены.
Его наставники по джиндо могли бы гордиться им. На темных, промозглых улицах Камадо, где толпился народ, он стал лишь еще одной мимолетной тенью, отбрасываемой неверным светом раскачивающихся масляных фонарей.
Среди фыркающих лошадей, в толпе потных, переругивающихся друг с другом солдат, мимо стай тощих желтых собак, мимо груд грязной, свалявшейся одежды, мимо стражников, сменяющихся в карауле строго по часам, он скользил по гудящим улицам, не замечаемый никем, как будто укрытый плащом невидимости. Это искусство сливаться с толпой было душой джиндо.
Иногда он останавливаются в густой тени, прислушиваясь к обрывкам разговоров. Он пробирался к определенному строению из дерева и камня, длинная тихая терраса которого ничем не отличалась от террасы любой другой казармы в Камадо. Но он-то знал, что казарма, куда он шел, была далеко не обычной.
Он обошел строение сбоку, скользнув в кромешную тьму бокового проулка, заваленного мусором. Из-под ног во все стороны с визгом бросились крысы. Он замер, дождавшись, пока они не успокоятся, а когда снова тронулся с места, они уже не издали ни звука.
Через небольшое неосвещенное окошко он проворно забрался внутрь, в темноту здания.
Приоткрыв деревянную дверь, он увидел двух воинов в дальнем конце длинного узкого коридора, освещенного факелами из промасленного тростника, расположенными через равные промежутки. Его дверь находилась как раз посередине между двумя факелами. Даже если бы он выбирал специально, он не нашел бы лучшего места.
Он осторожно проверил дверные петли.
А потом рывком распахнул дверь. Петли даже не скрипнули. Движения его рук были неуловимы: две черные металлические звездочки просвистели в воздухе и вонзились в шеи воинов.
Человек в черном отчетливой тенью бесшумно двинулся вперед.
* * *— Все сомнения надо было отбросить сразу.
— Чепуха.
— Нет, дружище, теперь я главный. Я чувствую себя ответственным за все человечество.
— Значит, ты не уверен в своих возможностях?
— Нет, не в моих возможностях. Я не уверен в другом: кто я.
Поддон очага покрылся белым пеплом. Поленья все выгорели, развалившись на кусочки. Среди золы все еще пританцовывали догорающие огоньки.
— Цельных личностей нет. Мы все состоим из каких-то кусков…
— Знай я, чем кончится битва в Ханеде, мне было бы легче.
— Ответ, наверное, где-то в тебе, найти его должен ты сам. Никто другой и не может об этом знать. Когда-то я просто бросал свои кости и на их гранях читал ответ. А сейчас… — Он глубоко вздохнул. — Я устал.
Только теперь, в первый раз за все время их знакомства, Воин Заката увидел, что перед ним смертный. Похоже, время, которое Боннедюку Последнему удавалось обманывать на протяжении многих веков, все же брало свое.
Он улыбнулся.
— Теперь пришел я.
Его шепот разнесся шелестом в полумраке. Тиканье сделалось громче и стало контрапунктом к мелодии их голосов.
