Гай Гэвриел Кей - Песнь для Арбонны
— А ты почему не с ними? — Они с Аурелианом очень хорошо знали друг друга.
Он потянулся за своим кубком.
— Теперь я уже не способен выдержать так много пирушек, как раньше, даже в ночь летнего солнцестояния. Я старею, Лиссет?
Лиссет скорчила ему рожицу.
— Не знаю, достопочтенный мудрец. Неужели стареешь? — Собственно говоря, Аурелиан был всего года на два или три старше нее, но он всегда был самым тихим из них и держался немного в стороне от крайностей разгульной жизни трубадуров.
— Где Реми? — спросила она, естественно продолжая предыдущую мысль. Бросила взгляд на соседнюю кровать, где царил беспорядок, потом снова посмотрела на Аурелиана.
Он выразительно поднял одну бровь.
— Глупый вопрос. Полагаю, это зависит от того, который сейчас час. Он назначил несколько свиданий.
— Как он?
— Уязвленная гордость. Ничего более, но и ее хватает. Вероятно, сегодня ночью он напьется и впадет в ярость. Нам всем лучше несколько дней вести себя осторожно.
Лиссет покачала головой:
— Только не мне. Он должен мне за шляпу и за блузку. Не говоря уже о моей собственной гордости. И я вовсе не собираюсь быть с ним любезной. Я собираюсь сказать ему, что он выглядел как надутый мальчишка, когда эн Бертран его отчитывал.
Аурелиан поморщился:
— Женщины Везета… как ты думаешь, в чем тут дело? Оливковое масло? Может быть, в нем есть некий яд, который делает вас всех такими свирепыми?
Из помещения внизу доносился занудный усталый голос Эврарда, все еще прославляющий Риан. Внезапно Лиссет и сама ощутила усталость, слабо улыбнулась, отставила свой стакан, села рядом с Аурелианом на кровать и прислонилась к его плечу. Он покорно подвинулся и обхватил ее за плечи длинной рукой.
— Я не чувствую себя такой уж свирепой, — сказала она. — Это была трудная ночь. — Он сжал ее плечо. — Мне не понравился этот аримондец, — через несколько секунд прибавила она.
— И северянин тоже, я это видел. Но не думай о них. Это не имеет к нам никакого отношения. Думай о своих песнях. Алайн внизу, между прочим, счастлив, как ворон на пшеничном поле. Они все об этом говорят даже после всего остального.
— Правда? О, здорово. Я так рада за Алайна.
— Радуйся за его жонглерку, Лиссет. И не подписывай завтра никаких контрактов, не поговорив сначала со мной. Ты теперь стоишь гораздо больше, чем стоила сегодня днем, поверь.
— Тогда почему бы тебе не предложить мне работу? — Старая шутка, хотя его слова ее очень взволновали. Однако произошло слишком много событий, и она не могла вызвать в себе ни одного ясного чувства даже ради такого случая.
Что характерно, он предпочел принять ее всерьез.
— Если я напишу женскую песню, как Алайн, будь уверена, она будет твоей. Что касается остального, то я не гордый, моя дорогая. Я все еще пою свои собственные произведения. Я начинал на дорогах жонглером, и закончу жонглером, как мне кажется.
Она сжала его коленку:
— Я говорила не всерьез, Аурелиан. — Аурелиан, один из первоклассных трубадуров, был, наверное, самым лучшим из жонглеров, за исключением, может быть, Рамира, личного жонглера Бертрана, который уже старел и бродил по дорогам гораздо реже, чем прежде.
Вежливые рукоплескания донеслись снизу. Новый певец начал настраивать свой инструмент. Аурелиан и Лиссет обменялись хитрыми взглядами облегчения, а затем одновременно тихо рассмеялись. Она подняла голову и поцеловала его в щеку.
— Сколько уже лет подряд? — спросила Лиссет, очень хорошо зная ответ.
— Мы вместе на карнавале? Я огорчен и возмущен тем, что ты даже не можешь этого запомнить, тогда как в моем сердце эти ночи запечатлелись навечно. Уже четыре года, дорогая моя. Не превращается ли это у нас в традицию?
— А ты бы хотел, чтобы это стало традицией? — спросила она. Его рука переместилась выше, поглаживая ее затылок. Прикосновения длинных пальцев были нежными и возбуждающими.
— Я бы хотел знать тебя и быть твоим другом до конца моей жизни, — тихо ответил Аурелиан. Его черноволосая голова склонилась к лицу Лиссет, и они поцеловались.
Ощущая физическое освобождение и подлинное утешение, а в эту ночь ей необходимо было именно это, Лиссет соскользнула вниз на кровати, запустила пальцы в его черные, густые волосы и притянула его к себе. Они занимались любовью, как и в прошлые разы в такую ночь, нежно и иногда со смехом и пониманием, что вместе создают тихий уголок среди окружающего их неистовства, а снизу доносилась музыка, и летние звезды кружились вокруг оси года.
Некоторое время спустя, когда ее голова покоилась на его груди, а его рука снова обнимала ее, они вдвоем слушали голос, поющий одну из самых старых мелодий, самую нежную песню Ансельма де Кауваса. В «Льенсенне» кто-нибудь всегда исполнял ее в канун летнего солнцестояния.
Когда весь мир в ночи и мрак грядет,
Сияет свет там, где она живет…
Тихо, не вполне понимая, зачем она задает этот вопрос, Лиссет спросила:
— Аурелиан, что тебе известно о Люсианне Делонги?
— Достаточно, чтобы избегать ее. Теперь ее зовут Люсианна д'Андория, так как она снова вышла замуж, но никто из родных ее мужа никогда не назовет ее этим именем. Не рискнул бы поставить хоть сколько-нибудь приличную сумму на долгую жизнь или на семейное счастье Борсиарда д'Андория.
— Тогда почему он на ней женился? Он могущественный человек, не так ли? Зачем ему приглашать семейство Делонги в Андорию?
Аурелиан тихо рассмеялся:
— Почему мужчины и женщины совершают поступки абсолютно неразумные? Почему учения метафизиков из университета не руководят всеми нашими поступками? Не назвать ли нам это влиянием Риан на сердца и души? В чем причина того, что мы любим музыку больше риторики?
Не это ей хотелось узнать.
— Она красива, Аурелиан?
— Я видел ее всего один раз издалека.
— И что?
— Реми мог бы лучше описать ее.
— Реми нет, он лежит в чьей-нибудь постели или напивается. Ты мне расскажи.
— Он прекрасна, как обсидиан на только что выпавшем снегу, — медленно произнес Аурелиан. — Она сверкает, как бриллиант при свечах. Она таит в себе огонь, как рубин или изумруд. С каким еще драгоценным камнем я могу ее сравнить? Она манит обещанием опасности и темного забвения, в ней тот же вызов, что в войне или в горах, и мне кажется, она так же жестока, как они.
Лиссет с трудом удалось сглотнуть.
— Ты говоришь, как Реми, когда выпьет слишком много вина, — наконец сказала она, пытаясь придать голосу иронию. Она никогда раньше не слышала, чтобы Аурелиан так говорил. — И все это издалека?
— С дальнего конца стола в Фаэнне, — хладнокровно согласился он. — Я бы никогда не посмел подойти ближе, но и это было достаточно близко. Эта женщина не может принадлежать никому. Если бы я не боялся показаться богохульником, то сказал бы, что в ней скрыта темная сторона богини. Она разрушает того, кто предъявит на нее права.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
