Александр Прозоров - Зеркало Велеса
– Ты не предупредил меня о том, что я вот-вот умру?
– Я дал тебе соломинку, отрок, по которой из рук Мары Жестокосердной обратно на свет выбраться можно. И ты выбрался, соломку не утерял.
– Но почему ты решил это вместо меня, старик? Почему не спросил меня, моего желания?
– Так ведь ты и так сам все решил, отрок. Сам и выбор свой сделал. И в тот час, когда поляков в топь на гибель повел, и когда от зеркала намедни отошел, обряд до конца не закончив. И когда на дозор чужой не глянул, что к тебе приближался. И сегодня, когда разговор начал, по сторонам не посмотрев. С каждым шагом в жизни этой ты выбор делаешь, каждый твой шаг путь жизненный в ту али иную сторону уводит. Каждый. Ты меня винишь, чадо неразумное? А я ли виноват, что ты в зеркало смотреть перестал, едва оно утро рассказом своим миновало? Сам бы увидел – сам дальше и думу думал. Я ли виноват, что ты чужих холопов за своих принял? Каждый шаг твой, отрок, каждый шаг всю судьбу определить может. А тебе вечно под ноги себе глянуть лень! Яйца выкатывай, обгорят! Вниманию научись, чадо неразумное. Мелочи замечать, с поступками не торопиться. Вот тогда и попрекать других будешь. А покамест отвагою своей ты лишь глупость покрываешь!.. Достал?
Андрей, у которого после гневной отповеди чародея горели уши, молча перекидал горячие куриные яйца на стол, сходил к полке за коробкой с солыо, перемешанной с перцем. Они поели, собрали шелуху – из нее волхь делал детское снадобье, чтобы кости крепче были. Затем чародей уселся строгать какую-то рогатку на длинной ножке.
– А много поляков потонуло, когда я… Когда я в зеркале их в болото уводил?
– Мне показалось, десятка два ты с собой забрал. Но полдня у рати отнял. И пугать боярина с хозяйкой они тобой ужо не могли.
– Вот проклятье! – ударил себя кулаком по колену Зверев. – И ведь были, были же бритыми дозорные польские! С одного взгляда отличить можно было да в лес уйти. На секунду зазевался – и за то чуть жизнью не заплатил! Вот раззява!
– Ну, наконец-то ты главное из беды своей понял, – похвалил его чародей. – Страшно не то, что ошибаешься иногда. Страшно, коли ошибки не замечаешь, не исправляешься. А раз понял – стало быть, и урок даром не прошел. Ты облака разгонять умешь? Сейчас научу.
– Получается, из поляков этих почти все три тысячи вернуться должны были. А теперь, считай, ни одного не ушло. Мир ведь от этого измениться должен, правда?
– Ты их не жалей, ляхов этих, – посоветовал Лютобор. – Они ведь вместе с сарацинами через тридцать лет Русь нашу под корень истреблять станут.
– Как это истреблять?! Я ведь тебе говорил, ничего с Россией не случится!
– Зеркало Велеса не ошибается, чадо. Разве ты в прошлый раз этого не понял? Не оно ли нас о ляхах упредило?
– Но ведь я знаю, что с Россией ничего не случится!
– Тридцать лет Руси всего осталось, – недовольно фыркнул Лютобор. – Тридцать! Давно я уж проглядел все это, как случаться начнет. Грядущим летом, после смерти ребенка нынешнего, на великое княжение сядет Владимир Старицкий. По его лености Псков и Новгород свободу новую обретут, вече былое восстановят. Да и иные князья волю обретут сильную, на службу к государю являться станут неохотно, меж собой вражду затеют. Так год за годом вольница их тянуться станет, ровно в Польше нынешней. К тому времени сарацины страны немецкие все до моря покорят, токмо северные земли вольными останутся. Султан османский к себе на службу тогда упыря трансильванского призовет, именем Баторий. Даст ему золота не считано, да и посадит королем в дикой Польше. Там он, золотом шляхту соблазнив, на княжество Московское войной пойдет. Тем же временем сам султан с юга наступление начнет, а казанский хан – с востока. За одно лето все и кончится, не станет Руси. Новгород со Псковом новым летом султан заберет, а из родов русских немногие уцелеют. Те, что в дебри северные, к морю холодному уйти успеют. У рода Лисьиных имение тоже на севере будет, дети бояр уцелеют. С Русью покончив, султан упыря обратно в Трансильванию ушлет, да земли, что без него беззащитными останутся, заберет разом, всего лишь карой страшной пригрозив. И останутся в мире нашем на севере империя сарацинская, на востоке – китайская, а на юге – индийская. Так оно стоять в веках и будет.
– Нет, – мотнул головой Андрей, – все это неправда. Я по истории не отличник, но основные вехи знаю. Значит, Иван Грозный расширит Россию на юг до Кавказа, на юго-западе – до Дикого поля, это где-то по Дону, на западе – совсем чуть-чуть, на востоке Сибирь присоединит. Потом смута будет, восстановление, застой. Потом придет Екатерина Великая. При ней Дикое поле и Крым отойдут к России, на западе земли все русские наконец-то русскими и станут. Может, не до Эльбы, но уж до Одера точно. На востоке – до Тихого океана дойдем и изрядную часть Америки прихватим. Потом будет порядок, потом застой, потом смута новая начнется. Будет революция, кошмары настоящие. Потом придет Сталин, создаст новую империю, выиграет войну и восстановит границы уже до Эльбы. Потом он умрет, начнется смута, раздрай, развал страны. Но при мне потихоньку все обратно восстанавливаться начало.
– Зеркало Велеса никогда не ошибается, отрок. Не знаю, зачем ты обманываешь меня, душу смущаешь. Пусть это на совести твоей останется… – Колдун оценивающе покрутил получившуюся рогульку в руках, отставил к стене и поднялся. – Пойдем. Облачно, сказывают, сегодня. Будешь небо в синий цвет красить. Соскучал я что-то по Хорсу горячему. Идем.
***
Польский набег дал Андрею еще один урок: хочешь жить – умей сражаться. Только навык работы кистенем из любого положения и с предельной точностью помог ему выкрутиться одному против троих ляхов. Поэтому каждый второй день он опять стал проводить с Белым, надевая тяжелую кольчугу и отрабатывая свою дружбу с луком, ножом, кистенем, саблей, рогатиной до полного совершенства, привыкая к ним так же, как привык за пятнадцать лет жизни к пальцам, рукам, ногам; действуя отточенной сталью или стремительным грузиком с той же легкостью, с той же точностью и быстротой, как и просто пальцем или кулаком. Оружию он посвящал каждое утро – те два часа, что выпадали от рассвета до завтрака. А уж потом…
Чтобы не очень нервировать боярина своими гостеваниями у старого колдуна, Андрей иногда ездил на охоту, привозя домой то косулю, то тяжелого глухаря, а пару раз гордо скидывал с седла и настоящих вепрей, что приходили порой в дубраву за Окницей порыться под корнями. Пусть считает, что сын просто развлекается. Отец, глядя на это, несколько раз заводил разговор о том, чтобы устроить соколиную охоту, но до дела так и не дошло.
Дни становились длиннее, а сугробы – все выше. Чтобы атаковать подвешенный к дубу чурбак, новику приходилось разгоняться по снегу в локоть толщиной. И это еще на утоптанном месте! Дальше к болоту поле было укрыто одеялом вдвое более толстым. В лесу же сугробы доходили до пояса, а местами и вовсе поднимались по горло. Если бы дорожка к Лютобору не протаптывалась с осени, сейчас бы к нему хода не было вовсе. Тропинка местами больше напоминала расселину, ущелье, рассекающее белую равнину. Андрей никак не ожидал, что в таких условиях может существовать хоть какая-то связь усадьбы с внешним миром, но нет – в один из вечеров с реки повернули к воротам двое тяжело груженных саней, запряженных парами лошадей.
