Артур Баневич - Где нет княжон невинных
— Обойдемся, — буркнула Петунка. — В сущности, рецепт прост, ничего записывать не надо. Нужен лишь человек.
— Человек? — нахмурился Дербен.
— Пиши, Ленда. Способ: «Испытать все те несчастья, которые испытал и изложил в десяти пунктах Претокар. Человек, испытавший все эти несчастья, — она на мгновение понизила голос, — княжна. Совершенно невинная. С особым уточнением о личной невинности, то есть абсолютной девственности». Ведь правда рецепт простой?
— О дерьмо и вонь! — выдохнул Збрхл.
У Дебрена мелькнула мысль, что это наилучший из возможных комментариев. Слегка пораженный открывшейся тайной, он подошел к бочке, наполнил кубок крепким. Надо было напиться.
— Ну да, — проворчал он, когда уже отер пену с губ. — Теперь мы знаем все. А я начинаю понимать смысл картины.
Взгляды собравшихся обратились к картине. Дебрен поднял кочергу, приблизился к полотну.
— Перед нами план местности. Королевский тракт, мост, здесь развилок, даже с дорожным указателем, хоть еще и без таблички… Йежина. Здесь, за трактиром, начало проклятого тракта. На трактире вывеска — та, которую чуть не сорвала Ленда. Интересно… — Он почесал затылок. — Здесь тоже цепь оборвана — видимо, от урагана. Который, как я полагаю, символизирует снятие чар. Главной фигурой… — Магун опустил конец кочерги до пупка нагой девушки, затем перевел взгляд на Петунку. — Прости, что спрашиваю о личном, но это может иметь значение. Как получилось, что Роволетто изобразил этот пейзаж и всю сцену? Ты говорила, что он специализировался на портретах.
— Это с горем пополам можно подвести под портрет, — заметила Ленда. — Особенно если мастер человек боязливый. Рисуя голую женщину, он подвергает себя опасности быть обвиненным в порнографии. Одно из судебных определений гласит, что порнография — это такой предмет искусства, который единственной целью имеет демонстрацию нагой и хорошо сложенной женщины. Однако если рядом с женщиной художник добавит что-либо из илленской мифологии, или, например, младенца Махруса, или там батальную сцену, то хороший юрист сможет защитить художника. Дескать, речь шла о передаче более глубоких мыслей.
— Роволетто не был трусливым вруном, — решительно заявила Петунка. — Что хотел сказать своими произведениями, то говорил прямо. В крайнем случае просто не показывал картину кому попало. Эту, как он мне сказал, нарисовал для укрепления сердец. А в связи с некоторыми обстоятельствами, связанными со здоровьем, он задержался у меня подольше. И поскольку был гол как сокол, то хотел как-то за гостеприимство отплатить. Хоть ему эта… голизна была вполне к лицу… — Она осеклась, а легкое смущение спугнуло с ее глаз облачко мечтательности, возникшее мгновением раньше. — То есть, несмотря на отсутствие денег, он умел шикануть. Как, например, Дебрен. — Ленда механически кивнула головой. — Ну и нарисовал картину на основании наших бесед. Говорил, что, когда у человека перед глазами четкий образец, он легче достигает цели.
— И был прав, — буркнул Дебрен. — Йежин, судя по не отстирывающимся штанам, ты, наверное, ремонтом крыши занимаешься… Скажи, с крыши мост виден?
— Мост? Тут же не меньше трех миль.
— Это по дороге. А по прямой самое большее…
— Виден, — выручила мужа Петунка. — Во всяком случае, с трубы. Когда-то прабабкин брат, еще будучи отроком, забрался на верхушку трубы. И как раз, когда он там сидел, разыгралась та известная битва между Старогродским Доморцем и Мытничьей Компанией.
— Известная битва?
— Конечно, известная. Хоть и небольшая, но очень престижная. У Компании в то время были сложности. Процедуру взимания платы за использование мостов критиковали со всех сторон. Некоторые даже начали говорить, что дороги, простите за выражение, слишком публичными стали. Экономика изменилась, но мытари не могли с этим смириться и, желая показать, что с ними лучше не связываться, установили на мосту рогатку.[14] Претокар весь свой замысел основывал на том, что по королевскому тракту в конечном счете проехать будет дешевле, поэтому строго запретил брать плату за пользование мостом. Достаточно того, что Грабогорка с проезжающих драла. Если еще и мостовые поборы добавлять, то некоторым дешевле станет совсем по другой дороге ехать — возможно, вообще в обход Морвака, либо вооруженных людей нанять и переть напролом через грифоновы владения. Впрочем, это было уже после смерти Претокара, а у Компании по-прежнему было хорошее положение при дворе в Правле. Поэтому поставили шлагбаум и солидную сторожку. Набрали пятнадцать вооруженных людей для охраны мытаря. То есть трудно сказать, что пренебрегли Доморцем. Мытари всегда умели хорошо считать, и если в тот единственный раз и ошиблись, то не по глупости, а потому, что их прогресс к стенке прижал. Престиж, понимаете. Ну а сам грифон мудро баталию разыграл. Представьте себе, взял да послал к ним попугая, который на удивление вежливо выспросил шлагбаумщика о ставках, согласился с тем, что ставки вполне нормальные, да и фирма еще доплачивает, как это принято у крупных порядочных фирм, попрощался и упорхнул. И ничего. Покой в течение целой недели. Поэтому в Компании бухгалтеры взяли верх над политиками, и из тридцати солдат остались пятнадцать. Конечно, не столь внимательных. Ну и тут ни с того ни с сего Доморец нарушил собственные принципы и средь бела дня вначале здоровенным булыжником в сторожку саданул, а потом камнями — и в бою всех солдат перебил. А шлагбаумщика насадил на шлагбаум, поставленный торчком, в назидание другим. Что, кстати сказать, в купеческих кругах повысило его популярность. Но ты о видимости спрашивал. Из прадедовских рассказов следует, что он в основном налетом интересовался. А что касается самого боя, то смотрел только, как добивали тех, кого не прикончили на Осыпанце.
— Где? — Дебрен обернулся к картине. Петунка взяла из его рук кочергу и показала небольшой крутой склон, возвышающийся над левой стороной северного подхода к мосту. — Ага. Там мы на дорогу съезжали. А откуда взялось название? Грифон усыпал склон костями мытарей?
— Название было уже раньше. Кажется, этот предательский склон сполз на каменщиков, когда те мост ставили. С десяток их погибло. Некоторые говорят, что по вине Мешторгазия, — угрюмо проговорила она. — Что ему, дескать, нужны были их кровь и мучения, чтобы постройка крепко стояла. Знаешь, как в тех ранневековых сказках о людях, которых живьем под фундаментами закапывали, особенно в крепостях.
— Не думаю. Мешторгазий был магуном, а не суеверным чародеем, который бездумно клепает заклинания. Он наверняка знал, что из гниющего мяса получится скверный фундамент. В чем-чем, а уж в строительстве он разбирался.
